Светлана Гамаюнова - Сказки птицы Гамаюн

На приёме нужных фраз не найду,

В ловушку лживых слов попаду.

Ты всё знаешь и понимаешь -

Я костёр, горящий в степи, не очаг,

Я ручей, а не мисочка у кровати.

Я буду спорить, гореть и жечь.

Птица в клетке не может взлететь.

 — Я не смогу тебя запереть.

— А я без полёта могу сгореть

 — Буду помнить наш этот вечер,

Но в перьях крыльев играет ветер

Хи вдруг резко шагнул ко мне и прижал к груди.

 — Да, Лотта, на прощание хочу сказать — я очень-очень люблю тебя, ты знаешь об этом.

Я разревелась еще сильнее.

 — Милая, любимая, упрямая, самая лучшая. Дай хоть почувствовать тебя рядом последнюю минутку, пока ты не растаяла в дымке своей дороги. Завтра с Ха вы уедете, и ты останешься только в моих снах, таких же нереальных, как нереально то, что ты не вырвешься никогда из моих объятий. Увидимся ли мы вскоре или не вскоре и вообще увидимся ли? Мне плохо, очень плохо будет без вас. Не хочется больше думать про долг, про царство, только про тебя. Такая родная и мягкая, пушистая, совсем не колючая.

Он потрогал мои крылья, и они почему-то сами спрятались, оставив за спиной легкое ощущение незавершённого полета.

Надо попрощаться с ним, у нас ещё есть время. Хочу попрощаться. Всё-таки как странно, когда нравятся сразу двое. Такие похожие и такие разные. Всё понимающие, умные и прощающие голубые глаза Хи и карие, как молочный шоколад, вечно озорные глаза Ха. Он сейчас занят, пошел в город заниматься покупками в дорогу. Нам больно-то много и не нужно, но Ха, обычно безалаберный, вдруг решил продумать все сам. Я не вмешивалась. Он взрослеет, на него можно положиться, но мы всегда раньше были втроём, с двух сторон у меня была надежная защита, а теперь остаётся только Ха. Но я знаю — мы не пропадём.

 — Давай проедемся немного на прощанье, — и Хи с такой нежностью и болью посмотрел на меня, что я, конечно, согласилась. — Выбирай любую лошадь в конюшне, пусть твоя отдохнёт перед дорогой.

Я долго не выбирала, всё равно ни одна не угонится за Прибоем Хи. Да и не будем мы ни от кого удирать, кроме самих себя, а тут ни на какой лошади не ускачешь и на крыльях не улетишь. Ой, как хочется плакать, как хочется прижаться к его груди и зарыться в неё, накрутить на палец волосы, смотреть в глаза и тонуть в них, таких синих и родных.

Мы доскакали и остановились на берегу маленькой речушки, отпустили коней и сели, привалившись спиной друг к другу, как это было много раз до этого.

 — Скоро вечер, нужно возвращаться, — сказала я.

 — А куда ты спешишь, ведь Ха все соберёт?

 — Ну, так надо же посмотреть, может, что-то подправть. Да и выспаться надо перед дорогой, когда я ещё буду спать в комфорте.

Но Хи вдруг повернулся ко мне и, почти заикаясь, выдавил из себя:

 — Я никогда не просил тебя об этом — поцелуй меня. Хочу запомнить этот вечер. Я, кажется, мечтал об этом всю жизнь.

 — Всю жизнь ты меня не знал, — сказала я несколько неуверенно.

— Не знал, но всю жизнь мечтал.

«Один поцелуй — это не страшно, — подумала я. — Когда мы, правда, ещё увидимся?»

Хи повернулся ко мне, притянул к себе и коснулся извиняющимися губами уголка моих губ.

 — Я никогда не целовался с любимой девушкой. Это, наверно, совсем по-другому. Пожалуйста, поцелуй меня.

— Хи, — я покраснела, — да я вообще никогда не целовалась с человеческими парнями, только пробовала с Ветром.

Я повернулась к нему, сердце бешено колотилось, настороженно посмотрела в глаза. Его зрачки расширились, глаза стали не синими, а почти черными, бархатными, обволакивающими, ждущими. Я провела рукой по русым волосам, и он как будто увидел что-то необыкновенное и остолбенел. Его губы стали тянуть меня как магнит. И тут всё пропало. Я сначала прижалась к его губам, словно клюнула, хотела быстро отскочить, но не тут-то было. Из глубины моего сознания вырвались знания того, что и как надо делать. Меня уж точно никто не учил. Наши поцелуи вначале были настолько страстными, насколько и неумелыми. Но горячие губы не могли оторваться от таких же жаждущих ласки губ. Голова перестала работать. Хи, такой робкий и ласковый со мной до этого, вдруг стал похож не просто на домашнего кота, мнущего лапами свою любимую хозяйку, а на хищного зверя, мечтавшего добраться до долгожданной добычи. Его руки, вначале боязливо дотрагивающиеся даже до волос, запрокинули мое лицо и стали покрывать его поцелуями, как будто это был последний миг его жизни. Вся моя мудрость и самостоятельность, рассудительность и правильность куда-то делись, и я превратилась в мягкую послушную куколку, мечтающую, чтобы его ласки не прекращались. Хотелось сгореть в этом огне объятий, поцелуев, прикосновений. Я совсем не заметила, когда поцелуи опустились на шею, обжигая выпирающую ключицу, а голову за волосы удерживали сильные руки, да и мои руки впились в волосы Хи так, будто если я выпущу эти мягкие русые пряди, мир рухнет, и меня просто не станет. Как будто, если я выну руки из этих волос, то он выпустит меня, и всё вернется на круги своя, мы снова станем просто друзьями, и я завтра уеду, не узнав чего-то самого важного. Из меня вдруг вырвалось почти бессознательно:

 — Хи, люби меня сегодня, я этого хочу, я хочу помнить твои руки, помнить твои поцелуи, просто тебя — сегодня или никогда.

Наверное, даже если бы я этого не сказала, Хи вряд ли бы остановился. Я не помню, как он добрался до моей груди. Он притрагивался к ней, как к чему-то сверхъестественному и драгоценному — сначала через одежду, но вскоре шнуровка платья была развязана, и мои не такие уж большие груди возвышались над расхристанным платьем, а мне хотелось, чтобы его мужская рука, привыкшая держать меч и поводья коня, дотрагивалась и ласкала их. Платье сползло с плеч, оголяя их. Мне не было стыдно, сейчас существовали только его губы и его руки на моем теле, которое горело для него. Мое сердце стучало только для него, руки нужны были только для того, чтобы ласкать его плечи, на которых вскоре тоже не стало рубашки. Какой он жёсткий, мускулистый, желанный. И я хочу быть его до конца, хочу ласк — таких, как рассказывала Сильва, хочу почувствовать внутри то, о чем так многозначительно и бесстыдно говорила Русалка, а я посмеивалась над ней и думала, что, видимо, просто все русалки такие страстные, а я — я совсем другая, и мне это не интересно.

Его руки гладили мое уже совершенное обнаженное тело — я и не заметила, как мы с Хи лишились остатков одежды. Какие у него красивые руки, ноги, грудь! Его волосы смешались с моими, лезли в рот, но мы этого не замечали, только он и я, только наши тела, только горячие жадные руки. Хочу его. Не страшно, пусть будет, что будет, я хочу, хочу!!! Тело стонало и рвалось к нему навстречу, выгибалось, касалось, прижималось всё плотнее и плотнее, и мне было не стыдно.