Марина Дяченко - Ведьмин век
Женщины сидели на дне кузова, прижавшись друг к другу плечами и спинами. Женщинам было страшно.
Несколько раз грузовичок встречал по дороге патрули; однако невидимая сила продолжала ревностно охранять машину и ее пассажиров, и потому грузовичок смог продолжить свой путь и свернуть затем на неровную, тряскую, разбитую дорогу, так что женщинам в кузове пришлось вцепиться друг в друга и в собственный багаж.
Потом мучительный путь закончился. По брезентовому тенту царапнули ветви; железно скрежетнули ворота, потом снова скрежетнули, закрываясь. Женщины переглянулись — но не увидели друг друга, потому что была тьма.
— Выходите…
Снаружи не было ничего, кроме дождя и мрака. И одинокого фонарика в чьих-то руках:
— Вы на последней станции, сестры… Путь ваших метаний закончен, и мы за вас рады.
Новоприбывшие молча выбирались из грузовика, на ощупь находили железные ступеньки, соскакивали в грязь; та, что была за них рада, распахнула дверь низкой полуподвальной комнатки:
— Подкрепление сил и ожидание. Терпение, сестры; ничего не бойтесь, вы уже у цели…
Подмигивала красным железная печь, такая, которую три из четверых видели только на картинках. На столе в углу имелся бидон с торчащей из него ложкой и стопка жестяных тарелок. Голая лампочка под потолком заставляла щуриться привыкшие к темноте глаза; в этом немудреном, предельно простом и оттого откровенном свете женщины из грузовичка обрели наконец внешность.
Возможно, в обычной жизни они никогда бы не встретились. Средних лет дама, видимо, далеко не бедная, с химическими кудрями, подкрашенными месяц назад, в перепачканной глиной кожаной куртке, с пухлым клетчатым чемоданчиком в маленькой тонкопалой руке; школьница в поношенном спортивном костюме, с красными от недосыпа злыми глазами и зеленым туристическим рюкзаком, оклеенным пошлыми нашлепками; остролицая женщина в старушечьем платке, с шершавыми, темными, почти мужскими ладонями — и еще одна, молодая, смертельно измученная, рыжая, как подсолнух.
Некоторое время все четыре беспомощно стояли посреди комнатушки, поглядывая то на печку, то на закрывшуюся дверь, то на продавленный диван у противоположной стены; потом та, что была с чемоданчиком, подошла к дивану, выбрала место поближе к печке и неторопливо уселась, вытянув ноги в грязных модельных туфлях.
Девчонка всхлипнула. Опустила свой рюкзак у стены и на него же и взгромоздилась — подобрав колени к подбородку, сразу же сделавшись похожа на угрюмую тощую птицу.
Ивге хотелось лечь. Но на полу было холодно и неуютно, а на диване слишком мало места — а потому она пристроилась на самом его краю, так, что оставалось еще место для старухи; та не стала садиться, а подошла к столу, неспешно наполнила железную миску дымящимся варевом, понюхала, удовлетворенно кивнула, вытащила из своего узелка алюминиевую ложку и принялась аккуратно, со знанием дела хлебать.
Ивгу знобило.
Ее подобрали в сумерках, когда она уже дважды успела отчаяться. Город полон был Инквизиции, Ивга чувствовала ее присутствие каждой клеточкой, каждым сантиметром своей многострадальной истончившейся шкуры. Люди ехали и шли, с детьми на плечах, с чемоданами и рюкзаками, люди ловили и без того переполненные машины, втискивались в автобусы; центр Вижны, много лет не видавший грузовиков, оказался запружен ими, будто какая-нибудь фабричная окраина, и из открытых кузовов торчали, в мольбе простирались к небу обмотанные газетами ножки столов и стульев. И везде, везде, везде была Инквизиция.
К вокзалу нельзя было подойти и близко; к автовокзалу тоже, Ивга скоро поняла, что, если она чует инквизитора, то через мгновение инквизитор чует и ее тоже. До поры до времени ее спасали толпы — она пряталась среди множества суетливых, испуганных, подавленных людей; на улицах, где на тысячу беженцев приходился один инквизитор, ей удавалось уйти от преследования. Она научилась издали ощущать приближение патрулей и кидаться в противоположную сторону, и ей покуда везло — однако приближался вечер, а с ним комендантский час, и патрулей делалось все больше, а укрытий — все меньше; подворотни казались ненадежными, а двери подъездов ощетинивались кодовыми замками, не желали, будто сговорившись, впускать бродяжку на теплый чердак — да и что там делать, на чердаке, хороший инквизитор-ищейка способен чуять на много метров и сквозь кирпичные стены; чтобы тебя не поймали, надо двигаться, двигаться, бежать…
И она бежала.
Вероятно, ей суждено было в этот вечер попасться. Невесть откуда вынырнувшая инквизиторская машина затормозила, разворачиваясь боком, перекрывая опустевшую улицу, и жмущаяся к стене Ивга ощутила тяжелый и властный приказ — стоять; уже парализованная этим приказом, уже сдавшаяся и беспомощная, она в последний момент ощутила во рту железный привкус.
Может быть, это был вкус ее крови. Может быть, это был вкус ее страха; ей же показалось, что она белыми лисьими зубами кусает ржавый, невозможно тяжелый замок своей захлопнувшейся клетки.
Она рванулась. Первые несколько метров пришлось ползти на руках, потому что ноги, скованные приказом, отказались служить — но боль в ободранных ладонях отрезвила и подхлестнула. Зарычав от дикого желания свободы, Ивга вырвалась из чужой воли, оставляя на сомкнувшихся челюстях приказа клочки окровавленной рыжей шерсти.
А через полчаса, когда темнота сгустилась, когда Ивга, обессиленная, забилась в сухую чашу фонтана в каком-то старинном дворе — тогда неестественную тишину мелкого, совершенно осеннего дождя нарушил скрип тележки — тележки с горячими бутербродами, и девочка в вытянутой кофте, нисколько не изменившаяся девочка остановилась неподалеку, извлекла из кармана желтую звенящую мелочь и сосредоточенно принялась считать монетки на маленькой детской ладони…
* * *Ивга вздрогнула.
Старуха, хлебавшая из жестяной миски, наконец-то наелась. Аккуратно вытерла донце хлебным мякишем, тщательно облизнула ложку и снова спрятала ее в узелок. Оценивающе оглядела товарок; Ивга отвернулась.
Она боялась. Там, у фонтана, она испытала прежде всего страх; она боялась, что ее отвергнут. Еще сильнее боялась, что ее примут, и настоящий ужас вызывала мысль, что ее возьмутся наказывать за предательство…
Ее приняли. И ничем не упрекнули в сотрудничестве с Инквизицией. Ни словом не выказали свою осведомленность — и Ивга испытала в ответ что-то вроде благодарности.
Кто-то всхлипнул; Ивга подняла голову. Девчонка в спортивном костюме, сидевшая у стены, глухо плакала, вытирая слезы кулаками.
— Ты чего? — хрипловато спросила старуха.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});