Элизабет Кернер - Эхо драконьих крыл

Обстоятельства, заставившие меня отправиться к Родильной бухте, были многим известны. Шикрар наверняка повсюду меня искал, а Идай отослала старших жен прочь, едва поняла, что они знают не больше ее самой (Идай была второй по старшинству после Шикрара и могла приказывать остальным). Я был рад тому, что сейчас голоса Идай не было слышно, однако понимал, что обязанности родильной сестры — дело ответственное, являющееся первой необходимостью сразу после родов. А обо мне она могла рассказать Совету и позже.

Когда я поведал сородичам о том, что Ланен сделала для Миражэй, Кейдры и их малыша, всякий ропот прекратился. Вначале они не могли поверить, что такая самоотверженность со стороны представителя иного племени вообще возможна. Я почувствовал, как у них впервые возникли сомнения, мешавшиеся с недоверием. Но я так и предполагал.

— Родичи мои, я взываю к Шикрару, старейшему среди нас и Хранителю душ, явившемуся свидетелем того, во что вам верится с таким трудом. Воспримите ли вы его слова как правду?

Они закивали. Все знали, что Шикрара не в чем было упрекнуть.

Он ждал, когда я воззову к нему.

Оставаясь у Рубежа, он обратился сразу ко всем, направляя свои мысли так, что они были слышны каждому. Говорил он просто, но отзывался о Ланен с величайшим почтением и рассказал им все до конца, объяснив, что она сейчас находится на попечении своего народа и, страшно израненная, чувствует себя очень плохо, отсюда и тот крик боли, что все слышали. Затем он рассказал, как мы прилетели к месту встреч, и, похоже, даже гордился своим участием в этом. Я гадал, как теперь преподнести им заключительные строки своего выступления — те, что я держал в своем сердце, опасаясь, что они заставят мой народ отвернуться от меня, но мне помог Ришкаан.

— Ты, кажется, хотел поведать нам еще о чем-то, Акхор? — спросил он угрюмо. — Песня твоя еще не завершена, ты ведь выпустил из середины целый кусок. С чего это вдруг детище гедри взялось за подобное дело? Ведь, по ее собственному признанию, она не целитель. Ты что, запутал ее? Или пристал к ней с мольбами? Не могу представить себе ни того, ни другого. Она могла бы попросту отказаться, и никто не стал бы ее за это винить, — тут голос его погрубел: — И почему это она так обращалась к тебе перед началом Совета? Дорогой — называла она тебя. Почему, Акхор? Чего ты еще нам не рассказал?

«Нужно довериться Ришкаану, — сказал я себе. — Он хорошо меня знает, хотя его отношение к гедри сродни.ненависти». Было самое время.

— Все это потому, Ришкаан и сородичи, что она любит меня. Она сделает ради меня все, как и я — ради нее.

«О Ветры, вверяю вам свою душу, обороните меня и мою любимую, заберите нас туда, где нас ожидает радость, о которой вы мне говорили, ибо сейчас мне кажется, что до нее — тысячи миль и тысячи лет…»

— Я должен поведать вам еще кое о чем, сородичи, и избежать этого невозможно, как бы я ни пытался.

Когда позапрошлой ночью мы сидели с этой дочерью гедри в моем вех-чертоге, я предавался с ней полету влюбленных. Наши души парили на крыльях, и вместе мы сложили новую песню.

Мы понимаем, что это глупо и невозможно, мы знаем, что между нами не может быть никакой иной связи, кроме как разума с разумом; но клянусь вам, что отныне и навечно она для меня — возлюбленная и спутница. Как и я для нее.

Первое мгновение полторы сотни представителей Большого рода стояли молча, ошеломленные, некоторые не испытывали подобного изумления многие столетия, а для иных это и вовсе было впервые в жизни.

Едва они вновь обрели способность говорить, как Большой грот наполнился гомоном: все, как один, были недовольны.

Я не ожидал нахлынувших вдруг на меня чувств. Я ощущал сдержанную гордость за то, что нашел в себе силы рассказать о Ланен в открытую; помимо этого, я испытывал возбуждение, но больше всего — радость. Впервые за все время, сколько я себя помнил, мои сородичи не только объединились — пусть даже против меня, но они еще и пробудились.

«Мой народ слишком долго спал, и мое признание свалилось на них как холодный снег. Чем бы ни обернулось все это для нас с Ланен, им это будет во благо».

Сказать по правде, меня даже слегка позабавили те, чей гнев был наиболее силен: они взметнулись с мест к моему возвышению, готовые бросить мне вызов. Одни выражали своим видом Укоризну, другие — Отвращение, третьи — Гнев, а иные — все сразу. В речи каждого мне удавалось разобрать не более нескольких слов:

— Ты не смеешь, это нечестиво!

— Что за чары у этой ведьмы-гедри?

— Для гедри всегда каралось смертью пресечение…

— Акхор, как ты мог!

— Глупец, ты был нашей надеждой на будущее, ты был отмечен Ветрами!

— Что же означает знамение, Акхор? Серебряный царь приведет нас в лапы гедришакримов?

Последние слова принадлежали Ришкаану. Я видел, как тело его было перекручено в проявлении сильнейшей ярости, приподнятые крылья колотили по полу, и он выплюнул слово «гедришакримов», словно проклятие, направленное на меня.

Меня обуяла Горесть. Я не мог найти для него слов, не мог сказать ничего, что уменьшило бы его гнев, да я и не стал бы поощрять его ярость прямым ответом.

Повернувшись к остальным, я выпрямился и прокричал таким громким голосом, на который только был способен, отчего своды пещеры зазвенели.

— Тишина! Тишина! Друзья мои, разве это Совет рода? Тишина, повторяю я вам!

Привычка повиноваться сильна в нас не меньше, чем наша гордость. Те, что стояли на возвышении, сошли вниз, за исключением Ришкаана, который обладал правом старшего и решил этим воспользоваться. Обуздав свой гнев, он занял одно из мест на возвышении, ибо был старейшим из всех, кто присутствовал на Совете. Все молчали, должно быть, любопытство одолевало их не меньше, чем прочие чувства; подобного возбуждения Совет не знал на протяжении вот уже многих веков.

— Кто наложил на тебя чары, лишившие того, что всегда было присуще тебе? — вскричала Эриансс. Она была примерно одного возраста с Миражэй и имела добрейшего супруга; однако так и не забеременела, несмотря на их совместные полеты. — Наш народ исчезает, а ты, царь, отдаешь свое сердце той, чья жизнь по сравнению с нашими — не более чем короткая вспышка! Даже если она исцелится от ран, то все равно умрет через полсотни лет. Разве подобное существо достойно царской любви?

Последовали многочисленные возгласы одобрения.

— Эриансс, ты сама знаешь, что никакие чары не могли бы укрыться от вас. Возможно ли, чтобы здесь были замешаны ракшасы и при этом не осталось никаких следов? Мы знаем, что подобное исключено. А по поводу того, что жизнь людей… жизнь Ланен слишком коротка, в этом ты права, и разумом своим я соглашаюсь с тобой. Но я не могу отречься от своей любви, какой бы облик ей ни был присущ. Разве Ирайс была менее дорога Хадрэйшикрару из-за того, что прожила всего лишь тридцать лет после их женитьбы? Я не выбрал себе подругу из нашего рода потому, что среди нас нет такой, которая сумела бы понять ферриншадик, всю жизнь не дававший покоя моему сердцу. А одна даже сказала мне как-то раз, что царствование сделало меня чересчур серьезным, что мне следует поменьше думать, — я не мог скрыть улыбки: разумеется, я имел в виду Эриансс. — Подозреваю, что сейчас эта госпожа отнюдь не счастлива видеть, к чему привел ее совет.