Генри Олди - Маг в законе. Том 1

Впервой ли тебе, Дуфунька Друц, ром непутевый, чем ни попадя замки-то отпирать?

А тебе, Княгиня? дорогая ты моя Раиса Сергеевна, как любит говаривать один известный нам обоим человек?!

Перо, говорите, стальное? казенное? расщепленное надвое змеиным жалом? Пусть змеиное – сгодится. Все сгодится. Змей, он испокон веку в искусителях ходит… ползает, на чреве своем. Вот и вам, значит, надо дойти! доползти! дотащить на себе задыхающихся, тонущих в мгле изнеможения крестников. Слишком быстро все складывается – у вас, у них…

– …Я вот чего подумал, Рашеля…

– …Ты такого больше не думай, Феденька…

Там – спасение.

Страшное? – да. Отталкивающее? – да. Спасение? – да.

Что, снова брудершафт, Княгиня?

Да, Бритый. Снова.

Идем?.. где наша не пропадала?!

Ты сказал. Идем.

Вы оба знаете: это пустая бравада. Это шаткая ограда, за прутьями которой притаился скользкий, мятный холодок страха. Где бы ваша ни пропадала пропадом – но не здесь!

Закон вне Закона.

Мгла сгущается вокруг Шавьей трясиной. Ей жалко отпускать добычу; она вязкой топью липнет на ноги, тянется выше, выше, высасывает последние силы – но вы идете!

…Ссыльные шли от Шавьей трясины.

Двое…

Вы все-таки идете, хотя и не двигаетесь с места.

Медленно, мучительно медленно приближается полировка стола с двумя слепыми бельмами; с двумя белыми окнами.

С двумя листами гербовой бумаги.

Двумя договорными бланками.

– Прошу вас, госпожа Альтшуллер.

– Прошу вас, господин Друц-Вишневский.

Голос эхом грозы над Чатыр-Дагом прокатывается над головами. Отголоски его еще долго затихают под сводами, и вам, всем четверым, кажется, что это – мой голос, а не просьба (приказ?..) князя Джандиери звучит, затихая, в ушах.

Но это не так.

Я молчу.

Молчу и смотрю.

Вы сделали свой выбор, и сейчас я снова зажгу перед вами огонь – знакомый и чужой одновременно.

…Ты ведь знаешь закон, Княгиня? – до конца.

Держи.

Держись.

Я все вижу, девочка моя…

Стальное перо без жалости вспарывает нутро чернильницы; тяжелые капли глухо скатываются обратно, стекают с острия, с клинка, которым отворяют жилы, выпуская наружу багровый сок, чернила для той, единственной подписи…

Подпись!

Ослепительно-белый проем окна надвигается, и сквозь исходящий из него неземной свет проступают яркие… буквы? руны? карты? люди?

Да, люди!

Люди в форме.

Воротник лазоревого мундира подбит алым сукном, серебристый кушак с тяжелыми кистями охватывает талию вместо ремня; пуговицы, по шесть в ряд, опять же серебряные, сверкают лихим огнем, бросая отблески на яркую выпушку по обшлагам и борту. На пуговицах вычеканена рука, мускулистая рука с мечом, и две сплетенные руны под рукоятью… и на петлицах тот же символ.

Е. И. В. особый облавной корпус "Варвар".

Люди в форме ровными рядами обступают вас со всех сторон. Смыкается каре, погребая в центре четверых. Но отчего-то буквы-карты-жандармы не спешат вязать руки, тащить на виселицу или в острог. Не бойтесь, я подскажу вам разгадку.

Это не конвой.

Это охрана.

Вокруг вас щетинится лес черных пик за стеной из красных бубновых щитов – и стена эта, этот лес не дают разочарованной мгле сомкнуться, поглотить навсегда вас самих и ваших крестников.

Крестник… крестовая масть… Король Крестовый!.. поставить на всем крест… открещиваться…

…Подписывайте!

Две руки со стальными жалами перьев одновременно падают вниз. Вниз – во внезапно вспыхнувшее под ними пламя.

Пламя, которое зажег я.

Сейчас. Ни мгновением раньше, ни мгновением позже.

Тогда, когда это нужно.

…Подписывайте!

Ваши руки горят, корчатся в огненной хватке, металл перьев сплавляется с тающим воском пальцев, и чернила кровью запекаются на бумаге – намертво, навсегда. На тот жалкий миг, который поэты называют Вечностью.

– Отлично. Сейчас я заверю ваши подписи; господин стряпчий поставит свою печать; после этого – ваша очередь, святой отец. Как видите, все идет согласно процедуре…

Подпись поставлена. Договор скреплен. Но ненасытное пламя продолжает жадно пожирать ваши руки, жгучая боль ползет все выше, выше – и пальцы невольно сплетаются, ища спасения друг у друга.

В следующий миг еще две ладони опускаются сверху: тяжелая лапа Федора Сохача и узкая, горячая ладошка Акулины.

Рашеля, ты это… ты не бойся, значит. Ладно?

Дядька Друц! я здесь!

Мы с вами.

Так вы и стоите, взявшись за руки – стоите и горите.

Вчетвером.

Пламя разгулялось лесным пожаром, вот уже за ним скрылись ряды бубновых щитов и черных пик, вот уже мгла опасливо ползет из угла обратно – мало ли?

– …Благодарю вас. Ваша отрешенность, прошу к столу…

Руки горят крест-накрест, и еще раз крест-накрест – когда вдруг сверху опускается тень еще одного креста: того, что на груди и на печати у обер-старца из Севастопольского окружного суда.

Тень опускается, обретает плоть, отгораживает от пламени, от жгучей боли – двойным белым крестом, алебастровой броней, одной на четверых. А второй крест, золотой, сияющий, повисает над вашими головами.

Не крест – стропила. Стропила новой крыши, возвдвигнутой над вами князем и иереем, облавным жандармом и судейским обер-старцем.

Вновь стенами встают кругом черные пики и бубновые щиты; вновь мгла отступает в бессилии, растворяется, исчезает.

Вздох облегчения – один на четверых.

Гора с плеч.

Весенний ливень хлещет сверху, чудом проникая сквозь крышу, и вы ловите эту воду пересохшими ртами, судорожно глотаете, не в силах напиться, утолить нестерпимую жажду.

Еще! Еще!

С шипением гаснет пламя.

Вот теперь – действительно все.

– Ну как они? Очнулись?

– А нам теперь что, мундиры дадут? – словно спросонья, бормочет Акулька.

Я грустно улыбаюсь.

Ноябрь 1998 – октябрь 1999 г. г.

Примечания

1

Недворяне писались в документах по отчеству без "ича".

2

Его Императорского Величества. В дальнейшем, вплоть до прямой речи, используется сокращение "Е. И. В.", ибо в сей период аббревиатуры стали входить в моду, как в документах, так и в частных беседах.

3

Большая барыня (ром.).

4

Родич, единоплеменник; в некотором смысле – земляк (ром.).

5

Ай, этот день, ай, день суббота, а завтра будет воскресенье, боже мой!.. (ром.).

6