Елизавета Абаринова-Кожухова - Искусство наступать на швабру

Радист Oтрадин, тоже вышедший на палубу, не удержался от поэтического комментария:

– Но ветер стих, но парус лег,Корабль замедлил ход,И все заговорили вдруг,Чтоб слышать хоть единый звукВ молчанье мертвых вод!Горячий медный небосклонСтруит тяжелый зной.Над мачтой Солнце все в крови,C Луну величиной.И не плеснет равнина вод,Небес не дрогнет лик.Иль нарисован океанИ нарисован бриг?Кругом вода, но как трещитОт сухости доска.Кругом вода, но не испитьНи капли, ни глотка.И мнится, море стало гнить, -O Боже, быть беде!Ползли, росли, сплетясь в клубки,Слипались в комья слизнякиНа слизистой воде.Виясь, крутясь, кругом зажгласьОгнями смерти мгла.Вода – бела, желта, красна,Как масло в лампе колдуна,Пылала и цвела.

– Ну, не стоит уж так драматизировать, Андрей Владиславович, – сказал Гераклов, прислушавшись к стихам. – Просто здесь неподалеку находилась резиновая фабрика. A к северу, я так думаю, экологическая обстановка должна быть более сносная.

В пол второго пополудни, когда над морем поднялось разогретое солнцем желтое дрожащее марево и видимость сквозь этот нездоровый туман уменьшилась до нескольких сот метров, корабль вплыл на кладбище. Потрясенные пассажиры стояли на палубе и с ужасом взирали на то, как из мерзкой хмари с обоих сторон выплывают покосившиеся кресты, как будто ядовитые испарения служат им твердой опорой.

– Боже мой, – тихо бормотал Грымзин – этого не может быть. Этого не может быть...

– Здесь похоронено все, что убили большевики, – на этот раз без пафоса и даже как-то грустно сказал Гераклов, – все хорошее и доброе.

Но тут, как гром небесный, прозвучало обычное покашливание Cерапионыча, сопровождаемое неразборчивым бормотанием по поводу старости, курения и наивности. Все резко обернулись к доктору, и в их глазах он мог явственно прочесть вопрос: что вы имеете в виду?

– Я, собственно, вот что имею в виду, – спокойно отвечал на невысказанный вопрос Серапионыч, – здесь до затопления водохранилища был монастырь. A это кресты на куполах из воды торчат.

Столь простое и понятное объяснение этого странного явления почему-то произвело на присутствующих впечатление, подобное удару тяжелого предмета по голове. И все как-то заторможенно и растерянно стали молча расходиться. Серапионыч несколько удивленно посмотрел им вслед, пожал плечами и отхлебнул небольшую толику из заветной склянки – то ли эликсира цинизма, то ли настойки здравого смысла.

После обеда Грымзин вновь пригласил Гераклова и Cерапионыча к себе в каюту на совет.

– Приближается решающий момент, – говорил банкир, – и мы должны усилить бдительность. Видимо, сегодня до вечера мы подплывем к острову, и потому встает вопрос – что делать дальше?

– Утро вечера мудренее, – сказал доктор. – По моему мнению, надо, пока возможно, тянуть время. Объявим высадку на остров на завтра утром.

– Согласен, – кивнул Гераклов. – Но что, если они начнут первыми, ночью?

– Вот тогда и поглядим, – беспечно ответил Серапионыч. – В любом случае, мы не знаем, сколько человек и кто конкретно на их стороне, так что остается только ждать и надеяться на лучшее.

– Лично я сидеть сложа руки не собираюсь! – заявил Гераклов. – И если мне суждено погибнуть в неравной схватке, то я заберу с собой по меньшей мере одного... или даже двух коммунистов!

– Вот, значится, и в Германии, – задумчиво пробурчал Серапионыч, -боролись с коммунистами, а напоролись...

– На что это вы намекаете? – округлил глаза Гераклов.

– Главное – не пороть горячку, – громко перебил возникающую дискуссию банкир. – Этой ночью мы должны утроить бдительность. В конце концов, речь идет не только о жизни и смерти, но и об огромной сумме. Если наше предприятие увенчается успехом, то я обязательно исполню свою заветную мечту и открою филиал "Грымзекса" в Париже.

– Какое убожество мыслей, – криво усмехнулся Гераклов. – Мои планы куда грандиозней. Я на всю свою долю накуплю бананов и начну собственную кампанию по выборам в Президенты. Мой лозунг будет: "Каждому кислоярцу – по банану!". A уж когда я встану во главе государства... Доктор, – перебил свои мечтания политик, – а каковы ваши планы?

– Мои планы? – переспросил Серапионыч. – Знаете, Константин Филиппыч, спросите меня о чем-нибудь попроще. A если говорить о плане-минимум – так это вернуться домой в Кислоярск живым и невредимым. И чтобы Егор увидел своих родителей и сестру.

В это же время другой тайный совет проходил в машинном отделении, и в нем участвовали кок Иван Петрович Серебряков, ворон Гриша, мотористка Степановна и штурман Лукич.

– Кажется, час близок, – говорил Серебряков. – Теперь я могу повторить хрестоматийное: сегодня – рано, а завтра – поздно.

– Значит, нынче ночью? – радостно уточнила Степановна.

– Именно так, – подтвердил кок. – Если они решат высаживаться на берег вечером, то там их ждет, безо всяких кавычек, ночь длинных ножей. A если завтра утром, то ночью мы захватим обе шлюпки и сойдем на берег.

– На берррег! – завопил Гриша.

– Что, так сразу на берег? – удивился штурман. – A как же вода, провизия, лопаты, наконец? Что-то ты, Петрович, опять горячку порешь.

Петрович скрипуче рассмеялся:

– Провизия, лопаты? Они сами нам все предоставят, так что, товарищи, по данному поводу не волнуйтесь. На этот счет у меня имеется великолепный план...

И тут до машинного отделения долетел истошный вопль:

– Земля!!!

Первым землю увидел и всех о том оповестил бесцельно шатавшийся по палубе репортер Ибикусов. Но когда туда поднялись все пассажиры и члены экипажа, то земли как таковой они еще не увидели – лишь вдали на горизонте маячил крест. По размерам он был явно намного больше тех крестов, которые торчали из воды, когда яхта проплывала через "кладбище". Но по мере приближения выяснилось, что крест стоит не на воде, а на холме, а холм – на небольшом острове.

В нескольких сотнях метров от острова яхта бросила якорь.

– Предлагаю назвать его островом Грымзина, – торжественно произнес Гераклов и подмигнул Егору: – Надо же как-то подмазаться к нашему Рокфеллеру.

– Ну зачем же... – смутился банкир, хотя было видно, что это предложение ему польстило. – Но уж тогда холм назовем пиком Гераклова. Кстати, уважаемый Евтихий Федорович, что это за крест?

Адмирал поглядел в бинокль и слегка поежился:

– Нехорошее дело. Ох, нехорошее.

– A что такое? – забеспокоился Грымзин. Адмирал молча протянул ему бинокль, и Грымзин увидел, что крест – это на самом деле не крест, а врезавшийся в холм самолет, который стоял, воткнувшись носом в землю, и осенял сей неприветливый остров обломками своих мертвых крыльев.