Феликс Крес - Королева войны

«Сын мой, если бы я знал, что ты умрешь в диком лесу под ударами трусливых убийц, я бы скорее позволил тебе погибнуть в славной битве на глазах у сотен восхищенных людей. Прости меня».

Если таковы были мысли его благородия Эневена, то он мог бы высказать их вслух. В большом зале, среди глухой тишины, всем казалось, будто они их слышат.

Благодаря вечному миру, установившемуся в границах Вечной империи, похороны по военной традиции проходили крайне редко. Сыновья магнатских и рыцарских Домов не погибали в сражениях. Иногда умирал на арене или позже, от полученных ран, бедный рыцарь, сражавшийся не ради почета и славы, а ради денег. Ему полагались рыцарские похороны, но скромные почести, соответствовавшие значимости погибшего, не отвечали всем требованиям традиции. Не прибывали люди в трауре со всего Дартана; не сверкали доспехи четырехсотлетней давности; женщины в плащах не были одеты в военные платья, скроенные по старым образцам, поскольку таковых у них просто не было. На сей раз всего этого имелось в избытке. А ведь прибыли лишь те, кого успели известить заранее, — то есть представители родов из округа Роллайны и окрестностей Сенелетты… Немалые владения Эневена с трудом вмещали свиту и прислугу прибывших; солдатские палатки образовали на лугу самый настоящий военный лагерь. В доме едва разместились приехавшие дамы, вынужденные обходиться почти без прислуги, — легкие в ношении военные платья действительно весьма пригодились, и не только ради соответствия традиции, поскольку многим женщинам чистой крови приходилось справляться без посторонней помощи. Для приехавших с госпожами Жемчужин не хватало места; почти две сотни таких невольниц поселились в изящном дворце Эневена в Роллайне — так что это был не дом, а настоящая сокровищница, полная драгоценностей стоимостью в четверть миллиона золотых. Однако Роллайна находилась слишком далеко, чтобы там могли разместиться, пользуясь гостеприимством других великих Домов, прибывшие отовсюду знаменитые путники.

Каждый шаг, каждое движение идущего к фобу К. Б. И. Эневена наблюдали сотни пар глаз. Большинство собравшихся в зале впервые в жизни — и наверняка в последний раз — видели рыцарские похороны сына магнатского Дома.

Эневен остановился перед катафалком.

В зале наступила такая тишина, что слышно было даже отвратительное жужжание подлетающих к гробу мух.

Умерший должен был лежать с мечом в руках, с шлемом в ногах смертного ложа. Ближайшие родственники и соратники убитого должны были коснуться шлема или меча. Меч и шлем положили на гроб, но это не меняло сути обычая.

Прикосновение к шлему было равнозначно отданию чести рыцарским противникам погибшего — противникам, не нарушившим правил честной борьбы. Прикосновение к мечу означало желание мести, взятие же его в руки — нечто большее, а именно торжественную рыцарскую клятву: «Я отомщу за тебя или умру». Второе выбирали крайне осторожно и довольно редко, поскольку легко можно было оказаться заподозренным в неблагородном поступке. Безутешный сын, отец или брат погибшего не мог позволить себе предположить, что горе от утраты близкого превысило чувство справедливости.

Эневен молчал, лицо его было неподвижно, словно забрало шлема стоящего перед ним Ранезена. Сквозь узкую щель на него смотрели серые глаза старого армектанца. Отец погибшего неожиданно отступил на шаг и вытянул правую руку, давая понять, что уступает ему место. Никто ничего не сказал, но по залу прокатился шелест платьев, звон мечей, вздохи. Господин Дома К. Б. И. признавал командира своего войска соратником павшего сына. Ранезен, много лет состоявший на службе Дома, имел право на рыцарский перстень на пальце и имел право дать свою оценку этой смерти.

Старый солдат левой рукой взял свой двуручный меч, правую поднес к лицу и поднял забрало. Сделав несколько шагов, он спокойно, не колеблясь, взялся за рукоять оружия Денетта, взвесил его в руке, а затем поднял высоко вверх. Живое золото падающих в окно зала солнечных лучей осветило обнаженный клинок. Ранезен положил оружие на место, опустил забрало и вернулся туда, где стоял. Лязгнуло острие двуручного меча, ударяясь о пол. Не сказав ни слова, господин К. Б. И. подошел к гробу, коснулся его, потом взял меч Денетта, повернулся и направился к выходу, под нарастающий ропот собравшихся. Естественно, в данной ситуации невозможно было поступить иначе. Но тем более непонятным стало присутствие на похоронах войска самозваной княгини Сей Айе. Кроме того, большинство присутствующих считали, что коснуться меча было бы вполне достаточно. Однако его благородие пошел дальше, поклявшись, что собственной смертью готов заплатить… за что? За смерть безумной невольницы?

Его благородие К. Б. И. Эневен покинул зал, унося меч сына.

Ночью разбушевались пожары.

Родовой склеп принял гроб единственного наследника и преемника К. Б. И. Эневена. На гранитном саркофаге укрепили табличку с именем погибшего, но без каких-либо иных надписей. Надгробная плита ждала эпитафии, содержание которой, судя по всему, зависело от того, как поступит связанный рыцарской клятвой отец убитого.

Отец же Денетта сжигал собственное добро.

Шумные поминки на открытом воздухе затянулись до поздней ночи. Собравшиеся ели и пили, заводили новые знакомства и возобновляли старые. Дом, которым завладели дамы дартанских Домов, гудел от сплетен. За столами, где с наступлением ночи остались в основном одни мужчины, строились предположения одно неожиданнее другого. Женщины в Доме говорили о скандале вокруг княгини-невольницы. Мужчины за столом вели разговор о ее войске. Женщины терялись в догадках, кто такая на самом деле госпожа Сей Айе; в Дартане с некоторых пор ходили слухи, привезенные из пущи купцами и прочими путешественниками, — вести о внебрачной дочери старого князя Левина с легкостью пробивали дорогу к нужным ушам. Мужчины с кубками и бокалами в руках подсчитывали, сколько стоят доспехи присланных на похороны рыцарей — чего они стоят в золоте, а чего на войне. Женщины говорили о платье присланной из Сей Айе Жемчужины Дома, а также о самой Жемчужине, соглашаясь, что ценность представляет в лучшем случае платье. Мужчины говорили только о Жемчужине, с ходу соглашаясь, что платье тут совершенно лишнее. Солдаты в лагере обменивались невероятными историями о запланированном уже на завтра военном походе на пущу. Вездесущие невольники гадали, улучшится их судьба или наоборот.

Но для К. Б. И. Эневена нигде не было места.

Похороны подходили к концу. Отец убитого юноши — уже не магнат, не рыцарь и даже не хозяин, ибо повсюду обходились без него, — сидел в пустой комнате, в доме, гудевшем от сплетен чужих женщин, и пил вино. Рядом с ним не было матери Денетта, горе которой велело бы ему забыть о собственном. Не было дочерей или других сыновей, поскольку Денетт был единственным ребенком Эневена. Не было родных братьев и сестер, поскольку младшие не могли приехать с другого конца Дартана, а старшие братья из Роллайны хоть и явились на похороны, но не пожелали обнять человека, которого считали похитителем родовых инициалов и который теперь позволил стоять в почетном карауле слугам убийцы; брат ждал первых слушаний, а затем решения по делу, с которым он выступил против невольницы. И второго процесса, против похитителя родовой крови. Постаревший за траурную неделю рыцарь читал два письма, одно короткое, а второе незаконченное — единственные письма, которые за всю свою жизнь написал ему сын. Наконец он встал и пошел искать Ранезена.