Наталья Резанова - Я стану Алиеной

Она, наконец, нашла в себе силы посмотреть на Оливера и произнесла с неким вызовом:

— Думаю, я беременна. После паузы он заметил:

— Ты говоришь, как будто боишься.

— И боюсь, — пробормотала она, — всякое бывает… А ты не боишься?

— Я боялся, пока гадал, чем ты больна. Привык лекаря из себя строить, а знаний-то…

— И не удивлен?

— Я бы удивился, если б этого не произошло, раньше или позже. — Он снова помолчал. — И когда… ты считаешь?

— Не уверена… где-то в октябре.

— В октябре — это хорошо. Жара спадет, и я буду меньше занят.

— Всегда восхищалась твоей силой воли. Наверняка не все отцы так спокойно выслушивали подобные вести, мой так и вовсе сбежал..

Они засмеялись. Напряжение и тайный страх исчезли, испарились без следа.

— Ты бы все же легла. Пусть это и не болезнь, а надрываться все же не стоит.

— Ты тоже ложись. Устал ведь, а завтра с рассветом опять в порт.

Раздеваясь, Оливер вдруг хлопнул себя по лбу:

— До меня только что дошло… Мы так и не удосужились обвенчаться. —

— А какая разница?

— До сегодняшнего дня — никакой.

— Что ты, право… Думаешь, если я ношу ребенка, то поволоку тебя под венец, как соблазненная белошвейка?

— Дело не в тебе. И не во мне. А в ребенке. Я достаточно пошатался по империи и видел, какие неприятности бывали у людей из-за того, что они не могли доказать законность своего рождения.

— А меня никогда не угнетало сознание того, что я незаконнорожденная. Хотя, сколько себя помню, кругом не упускали случая мне об этом напомнить. И не волновало меня то, что любой мужчина старше сорока лет мог оказаться моим отцом, а моложе — братом. Вот ты, например.

Оливера передернуло.

— Начать с того, что мой отец никогда не был солдатом…

— Да знаю я… Прости, это была дурная шутка. Похоже, в последние месяцы мы оба шутим неудачно. Кстати, ты так и не сказал мне, от чего он умер.

— Разве? Родители умерли во время эпидемии желтой лихорадки. А меня тогда тетка Олив вывезла из города. Двадцать лет уже прошло… А от чего умерла твоя мать?

— От воспаления легких. Теперь мне кажется, что Найтли мог бы ее вылечить, но не обеспокоился… хотя, возможно, я приписываю ему то, в чем он не повинен… А тогда мне не приходило это в голову. Я была слишком убита, Найтли же был единственным, кто обо мне заботился… Как я могла помыслить о нем плохо?

— Все-таки мы с тобой сумасшедшие. Оба. Завели разговор о смерти в такой день… вернее, ночь.

— Опять ты прав. И опять я виновата. Язык мой — враг мой. Лучше и самом деле попробовать уснуть.

Но Оливера осенило очередное соображение.

— Ты не спишь? Нет? Слушай, что получается. Весь город знает, что мы уже женаты, и вдруг мы венчаемся. Вот языки начнут чесать!

— О Господи, нашел из-за чего беспокоиться…

И все же это была задача, над которой следовало подумать. А Сторверк с Вальтарием, странные застольные разговоры и зловещая песня, имя которой Селия знала, но не хотела назвать, — все было забыто. Пока забыто.

Несмотря на ворчание Селии, Оливер настоял на своем. «Как всегда», — не замедлила отметить она. Жизнь в небольшом городе, где почти все друг друга знают, имеет свои достоинство, но и свои недостатки. Если бы они вздумали здесь венчаться («А чем тебе наш Симон Зилот плох?»), это вызвало бы лишние пересуды, а увериться в том, что они навсегда избегли всяческих напастей и могут сколько угодно привлекать к себе внимание окружающих, было бы слишком опасно. В Эйсане также имелась церковка во имя святого Калгака. Оливер пару раз беседовал с тамошним священником, который жаловался, что об эту пору только и занят тем, что благословляет скот, а затем птицу, коими торгуют на ярмарке. Вряд ли эти жалобы были столь уж искренни, поскольку и крестьяне, прибывавшие на ярмарку из ближних деревень, и заезжие торговцы, заботясь о товаре, не забывали своего пастыря, и на столе его что ни день появлялось то жаркое из молодого барашка, то молочный поросенок, то курица — и яичница соответственно, не говоря уж о вине. Да что там! Юг есть Юг, даже в таком захолустье, это вам не Эрдский край с вареной репой и горьким пивом.

Так или иначе, знакомство Оливер с ним свел и выяснил, что за умеренную плату тот согласен обвенчать и без предварительного оглашения. При первом подходящем случае Оливер сообщил тетке Тимандре, что хочет свозить жену на ярмарку в Эйсан, и позаимствовал у родственников двуколку. Селия пыталась протестовать, но ее ропот не был принят во внимание. Смирившись с тем, что ей придется трястись в повозке, она выволокла из кладовой свой достославный арбалет.

— Мало ли… Нет на свете вполне безопасных дорог, а ежели ты мечом из повозки от разбойников будешь отмахиваться…

— Давненько ты меня дураком не называла.

— Это ты сказал, не я…

Дорога в Эйсан по здешним понятиям была неплоха, а то и вовсе хороша. Присыпанная щебнем с роуэнских каменоломен и галечником с побережья, она не расползалась даже во время зимних дождей. Сейчас, впрочем, «дождь» казался понятием столь же далеким, как «зима». Рыжая жесткая трава трещала от зноя. О тени, приходилось только мечтать — не брать же в расчет попадавшиеся вдоль дороги кусты тамариска и золотистого дрока. Знаменитые буковые леса Юга начинались западнее, за Эйсаном, а этот отрезок пути шел по открытой местности, так что смутные опасения Селии имели под собой основания, особенно если вспомнить о скалах, тянувшихся по левую руку. Там было так удобно устроить засаду. Нередко в просветах между ними вспыхивала ослепительная лазурь. Море.

— Дожили, — пробормотала Селия. — Сколько уже здесь — и ни разу не искупались. А вот в Солане я до последнего времени исхитрялась в бухте пополоскаться, хотя там не в пример холоднее.

— Ну, хочешь, на обратном пути искупаемся?

— А почему не сейчас? Или, скажешь, время тяну?

— Вовсе нет. Просто хорош у нас в церкви будет вид — под доброй коркой соли.

— Уж лучше соли, чем пыли.

— Пыли тоже снова наберется, так что слоя будет два. И вообще, формальности, я заметил, ты соблюдаешь — с вечера вымылась…

— А это никогда не лишнее. И если уж соблюдать все формальности, нам с тобой полагалось бы исповедаться.

Оливер от неожиданности так перехватил вожжи, что лошади стали. Затем, опомнившись, он снова подхлестнул их, но через несколько минут спросил:

— Ты этого хочешь?

— Нет. — Она повела плечом. — И не потому, что боюсь, будто священник побежит с доносом. Просто он скажет, что сумасшедших не венчают.

Оливер несколько успокоился. Хотя это святотатство — идти к одному из церковных таинств без исповеди, но на что такая исповедь будет похожа? Если Селия расскажет всю правду, священник и впрямь может счесть ее помешанной, но если она солжет — будет гораздо хуже. Конечно, на них двоих уже столько грехов, что один лишний, казалось бы, ничего не изменит, однако обман исповедника — нечто качественно иное, чем убийство, прелюбодеяние и даже ересь. Нечто столь пакостное, во что по собственной воле вляпываться никак не хотелось. Так что — из двух зол выбирая меньшее, — лучше от исповеди пока отказаться. Потом… как-нибудь…