Мария Теплинская - Короткая ночь

Она никогда прежде не видела у него этой гримасы. Как и у Рыгора… совершенно разные лица — и при этом такой поразительно схожий перекос губ… У двух разных людей, не связанных кровными узами! Или… все же связанных?! О Боже!

Немного придя в себя после внезапного озарения, она поневоле признала: ну что ж, ничего невозможного. Рыгору почти сорок пять, Янке — без малого двадцать три, в сыновья вполне годится…

«Так вот почему дядька Антон все ворчал на него… — догадалась она. — Вот почему его Авгинья не любит».

Ей вспомнилось теперь, с какой горячностью Янка осуждал всех тех, кто ищет себе невест и женихов «честного рода», пренебрегая теми, кто рожден не вполне «честно». И с какой обидой, почти со злобой высказывался он о родных дядьки Рыгора, что поспешили женить его на злополучной Авгинье.

«Надо же им было повязать его на семнадцатом году с той Авгиньей, чтоб их…» — вновь прозвучал в ее памяти Янкин голос.

Это о покойниках-то!.. Повязать! Словно Рыгор — бугай или жеребец! О господи, как же его это мучило…

И тут же она вновь рассердилась на себя за эту мимолетную жалость к своему лиходею. Мучился? Жаль тебе его? А вот кабы не залаял вовремя Курган — глядишь, и явился бы на свет еще один безродный… И так же потом бы мучился! И гордые невесты из «честных» семей от него бы носы воротили, будь он хоть каких достоинств и хоть какой красоты неописанной! Янка-то ведь красавец…

…Ей вдруг вспомнился тот день, что казался теперь таким далеким. Тот день, когда они с Ясем ходили на поклон к лесному идолу. Словно вживе она увидела тот крутой обрыв с растущим подле кряжистым вязом и ослепительно синее небо над головой; вновь услышала она свист туго натянутой веревки, ощутила волну упругого ветра, что весело ударил в лицо, и тот головокружительный восторг, смешанный с ужасом, и надежное тепло Янкиных рук, подхвативших ее на той стороне… И его глаза — такие же необыкновенно синие, как это небо, с мерцающими в них золотыми бликами солнца. Они смеялись, эти глаза, они говорили ей: все хорошо, не надо бояться. Ей было страшно лететь на этой веревке над крутыми склонами оврага, над острыми камнями, что громоздились на дне; а его глаза так ободряюще лучились, и она знала: пока он рядом, не случится с ней никакой беды.

А теперь — вот она, беда! И не поможет он ей в этой беде, ибо сам принес ее…

— А ты, девка, однако ж, поберегись, — заметил Рыгор. — Вода в Буге студена еще. Вон хлопцы мои, на что беспутные головы, а и то не отваживаются. А ты сгоряча, да в этакую стынь — мудрено ли, что ногу свело! Чему ж тут дивиться-то?

Леся молчала, опустив голову.

— Ну что, охолонула малость? — спросил Рыгор чуть погодя. — Старикам твоим я, так и быть, не скажу ничего, довольно с них и того, что есть. А с тебя больше глаз не спущу, ясно тебе?

Она молча кивнула в ответ и принялась расплетать мокрую косу.

Глава шестнадцатая

За окошком еще серым маревом клубились предрассветные сумерки, когда Горюнец с трудом разлепил тяжелые веки. Чувствовал он себя прескверно: мутило, вело, голову невыносимо ломила похмельная боль. Еще нетвердо держась на ногах, он вышел на крыльцо, ковшом зачерпнул воды из бочки, принялся жадно пить.

Увы, легче ему не стало. Холодная водица лишь противно заполнила желудок, и сделалось совсем пакостно. Раздраженно сплюнув, он выплеснул остатки воды себе в лицо и на голову, кинул ковшик обратно в бочку и побрел назад, в хату.

Последнее дело — топить горе в вине! Прежде от стариков он это слыхал, да не слушал. Всего час блаженного забвения — и как пакостно, гадко потом и душе, и телу… А хуже всего, что и горе ведь никуда не ушло: вот оно, по-прежнему за плечами стоит. Нет уж, не заманят его теперь в корчму никаким пряником… Да только поздно уже…

Он отчетливо помнил все, что произошло накануне. Леся, Лесечка… Испуганные глаза, хрупкие запястья, трогательная беспомощность, с которой она пыталась от него защититься… Два кулачка, упертые ему в грудь… Как же она противилась, как отбивалась изо всех своих слабых силенок! Как трепетала под тонкой кожей венка у нее на шее, когда он беспощадно терзал ее губами, как часто билось сердечко в тонкие ребрышки… Бедная девочка! Теперь, наверное, все тело у нее в синяках…

Горюнец крепко зажмурился, затем встряхнул головой. Нет, это не он был вчера в бурьяне у Луцукова тына… Не может быть, чтобы это был он!..

Тяжело ступая, он вернулся в хату. Рука его привычно потянулась к лежавшей на лавке дзяге — и замерла на полпути. Не смог он коснуться заговоренного пояса, вытканного чистой девичьей рукой, отороченного белоснежным пухом священного лебедя. Тяжело вздохнув, он повязался первой попавшейся под руку витой опояской и вышел доить корову.

Когда он шел через двор с полным подойником, его чуть не сбил с ног Вася, единым духом перелетевший через перелаз. Молоко плеснуло через край, и Василь широко раскрытыми невидящими глазами уставился на темную россыпь молочных брызг, мгновенно впитавшихся в дворовую пыль. Лицо его было бледно, руки дрожали.

— Яська, нет? Ведь нет, правда?.. — повторял он срывающимся голосом.

— Что — нет? — хмуро спросил Горюнец.

— Что ты Алену… У плетня, ночью… Брешут ведь, як Бога кахам, брешут… Не мог ты такого учинить…

— Мог, — резко перебил его Горюнец. — М о г!

Василь пошатнулся. Лицо его стало совсем серым, как суровое полотно.

— Не может этого быть! — прошептал он упавшим голосом. — Не могу поверить…

— Я и сам до сих пор не верю, — вздохнул Горюнец. — Да только кому с того легче?

— Так значит… Значит и в самом деле… — ахнул Василек. — Как же мне поверить-то? Как же так, Ясю? Я вот давеча Артемку встретил — слышать он про тебя не может, плюется… «Слыхал, говорит, что дружок-то твой разлюбезный сотворил?.. Чуяло мое сердце, что этим кончится, уж давно у него глазенки-то бегали!» А я ему: «Врешь! Не было того… Не могло быть!» А он мне: «Поди да сам спроси, коли мне не веришь! У тетки Тэкли, у Савла, у нее самой наконец! На девке места живого не осталось, так разделал ее вражина этот…Видел ее нынче, как в поле шла — все платком куталась да очи отводила…» Да я вот не пошел до Галичей, к тебе сперва завернул. Так значит, и в самом деле ты ее…

— Нет, — ответил Горюнец уже спокойнее. — До беды не довел, если ты про это речь ведешь. Но — мог!

Василь снова застыл в изумлении, затем облегченно перевел дыхание.

— Фу-у, Яська! Нешто можно так людей пугать? Я же знал, я сердцем чуял… Ну, теперь я им всем в лицо выскажу — и Артемке, и Горбылям этим поганым… И ей… и ей все скажу…Пусть знает, что ты не повинен…