Дэвид Геммел - Белый Волк

— Да, мы ближе к земле, чем вы. Зато ни один конь еще не подсылал убийц к человеку, который его бросил. Он не преображается из ангела в ведьму, и ты можешь скакать на нем, когда тебе только вздумается. Конь не скажет тебе, что у него нынче голова болит или что он сердит на тебя за поздний приход домой.

— У тебя нет души, дренай, — засмеялся Скилганнон.

— Я, можно сказать, вырос в борделе, так что женской красотой меня не проймешь. Хотя Гарианна, должен признаться, мне очень нравится, и я немного ревную, когда она уединяется с тобой.

— Вряд ли для мужчины лестно, что женщина должна крепко выпить, прежде чем захочет уединиться с ним. — Скилганнон встал, и оба вернулись в лагерь, где спали все остальные. — Ты ложись, а я посторожу, — сказал Скилганнон, и Диагорас охотно согласился.

Рабалин переносил путешествие с трудом. Он мог дышать только сидя, и в груди угнездилась тупая, давящая боль. Не то чтобы нестерпимая, нет. Когда у него однажды заболел зуб, он мучился куда как сильнее. Но его товарищи, с серьезными и обеспокоенными лицами, постоянно появлялись рядом и спрашивали, как он себя чувствует — и Диагорас, и Джаред, и Скилганнон.

Даже Ниан пришел, когда Рабалина вынесли из повозки во время полуденного привала и уложили в тени скал.

— Сколько крови-то! — сказал дурачок. — У тебя вся рубашка промокла.

— Ты помнишь… про звезды? — Рабалин мог говорить только так, отрывисто.

— Днем звезд нету, — ответил Ниан. — Только ночью.

Рабалин закрыл глаза, и Ниан ушел. Больше всех с Рабалином говорил Друсс, когда они ехали в повозке, и мальчик с удовольствием слушал о дальних странах и опасных морских путешествиях. Он не сразу заметил, как бледен сам Друсс и как блестит от пота его лицо, а когда заметил, спросил:

— У тебя… что-то… болит?

— Боль мне не в новинку. Рано или поздно она проходит.

— Это сердце, да?

— Да. Я вот о чем думаю. Два месяца назад я проходил через деревню, где была какая-то повальная хворь. Обычно ко мне зараза не пристает, но в тот раз я ее подцепил. Голова болела и грудь, и еда внутри не держалась. С тех пор я и захирел.

Рабалин слабо улыбнулся.

— Что тебя насмешило, паренек?

— Я видел, как ты… убивал… зверолюдов. Думал… сильнее тебя… никого нет.

— Так оно и есть. Можешь не сомневаться.

— Я… теперь… умру?

— Не знаю, Рабалин. Бывало, что одни люди умирали от совсем крошечных ранок, а другие выживали, хотя им полагалось бы умереть. Зачастую это тайна. Но одно я знаю твердо: чтобы выжить, надо хотеть жить.

— Разве не все… хотят?

— Все-то все, но желание должно быть направленным. Одни люди все время стонут и жалуются. Этим они обессиливают себя и все равно умирают. Другие сдаются, испугавшись собственных ран или болезней. Секрет в том — если он вообще есть, секрет, — чтобы держаться за жизнь. Как будто ты в кулаке ее зажимаешь. Ты приказываешь себе держаться — спокойно, но твердо. Приказываешь излечиться.

— Я… прикажу.

— Ты очень смело поступил, парень, когда бросился Гарианне на помощь. Я горжусь тобой. Благодаря тебе она осталась жива. Ты поступил так из-за правил, верно?

— Да.

Ручища Друсса легла Рабалину на плечо.

— Многие сказали бы, что ты совершил глупость. Сидел бы лучше в укрытии, сказали бы они. Лучше быть трусом и жить долго, чем быть героем и умереть молодым. Так вот: это неправда. Трус умирает каждый день. Умирает каждый раз, когда бежит от опасности и предоставляет другим погибать за него. Каждый раз, когда видит несправедливость и говорит себе: меня это не касается. Зато человек, который рискует собой ради другого и остается жив, с каждым разом прибавляет в росте. Ты на моих глазах делал это уже трижды. Первый раз в лесу, когда взял мой топор. Второй, когда звери напали на селение горцев. Третий, самый лучший — когда ты спрыгнул со скалы и спас Гарианну. Никто из нас не живет вечно, Рабалин, — значит, надо стараться прожить свою жизнь хорошо.

Пока Рабалин лежал под скалой, кровь снова пропитала его повязку. Друсс своими толстыми пальцами не сумел развязать бинт. Пришел Диагорас, размотал повязку, и Друсс заново зажал рану.

— Фу, — сказал Рабалин. — Сыром пахнет.

Друсс с Диагорасом переглянулись, но промолчали и опять туго-натуго перебинтовали его. Рабалину дали попить и уложили его обратно в повозку.

— Надо поспешать, — сказал Друсс.

Диагорас сел на козлы, все прочие на коней, Друсс, кряхтя, залез к Рабалину.

Мальчику снился хороший, утешительный сон. Тетя Атала, улыбаясь, звала его к себе. Он подбежал к ней, и она приняла его в свои объятия. Никогда еще он не испытывал такого чудесного чувства. Наконец-то он вернулся домой.

— Будь ты проклят, Друсс! — кричал Диагорас. — Не надо было звать его с собой!

Друсс-Легенда смотрел на мертвого Рабалина. Мальчик, прислоненный к колесу, с одеялом на тощих плечах, как-то скукожился после смерти. Джаред пытался успокоить Диагораса, но тот окончательно вышел из себя. Стряхнув с себя руку Джареда, он подступил к Друссу.

— Это твои правила его убили. Стоят ли они того?

— Оставь его, Диагорас, — тихо проговорил Скилганнон.

— С чего вдруг? — круто обернулся к нему Диагорас. — Потому что ты так сказал? Конечно! Что такое один мертвый мальчуган для человека, который перерезал целый город таких мальчиков, и мужчин, и женщин, и младенцев? Но мне его смерть не безразлична, представь себе!

— Видимо, она означает, что ты можешь вести себя как дурак. Его не Друсс убил, а надирский меч. Да, мы могли бы оставить его в городе. Но Мелликан скоро окажется в осаде, и там начнется голод. Как, по-твоему, он выжил бы там? А если бы даже и выжил, неизвестно, что сталось бы с ним, когда наашаниты взяли бы город. Не исключено, что королева снова прикажет истребить всех до единого. Никто не может этого знать, и ты тоже. Мы знаем одно: он был храбрый парень и не оставил своих друзей, хотя и боялся. Это делает его героем.

— Павшим героем! — рявкнул Диагорас.

— Да, павшим. И никакие причитания и обвинения все равно ничего не изменят.

Друсс, прислонившись к повозке, дышал тяжело и неровно.

— Как ты, дядюшка? — спросила его Гарианна.

— Ничего, девочка, не волнуйся. — Друсс медленно отошел от других и сел на камень.

— Вот место, где был храм, — сказал Халид Скилганнону. — Могу поклясться.

Скилганнон смотрел на высокие скалы и не видел там ничего похожего.

— Я поднимался вон на тот гребень, — указывая назад, сказал Халид-хан. — Потом оглянулся и увидел храм, мерцающий под луной. Он стоял у самой горы. Я не лгу тебе, воин.