Рекламщик в ссылке для нечисти - Полина Бронзова
Так Завид и остался у трактирщика. Мало-помалу смягчил и сердце Умилы.
— Да проклятие, вишь ты, подстерегало, — сказал он, качая головой. — Кто знает, где наткнёшься на купальские травы — то в миске, то в банном венике, а то на торгу налетит лоточник, одной травинки достанет. Уж как ни берегусь, а всё не везёт, и трава эта клятая в таких местах оказывается, где её будто бы вовсе быть не должно. Ты говоришь, где я раньше был? Волком по лесам я рыскал, Василий. От Умилы далеко не отходил, стерёг, а теперь вот…
— Так, погоди, ты к чему это клонишь? — начал догадываться Василий.
— К тому самому. Давеча Жбан приехал да травы мне и привёз. Ежели что, так волком-то мне сподручнее, а Умила прознала, да травы и выкрала. Ну, теперь я их вернул…
— Э, ты не спеши! — сказал Василий. — Может, и не пригодится, тогда глупо выйдет. Оставь их на крайний случай.
— Да уж всяко пригодится, — блеснув глазами, мрачно ответил Завид. — Колдун свой нож подобру не отдаст, а как начнётся, некогда мне будет из рубахи выпутываться. Выйди за дверь, а как поскребусь лапой, выпустишь меня.
Он был настроен решительно и уже взялся за пояс, так что Василий — что было делать? — вышел. Вздохнув, подумал об Умиле, о том, что ей ещё год ждать… Если они переживут этот день.
— Вася!.. Вася!.. — раздался крик издалека.
По улице бежал Любим, уже весь взмокший, растрёпанный.
— Едут! — выпалил он на бегу. — Вася, едут они… На дороге пыль, кони… Едут!
Он согнулся, упираясь ладонями в колени, и деловито прибавил, чуть отдышавшись:
— Клещи-то взял? Не позабудь!
Клещи они заготовили на всех, подвесили к поясам. Положили и у моста, и у лавок на берегу, и в будочке Хохлика, и в лодке, и в телеге — везде. Кто знает, кому и как повезёт отнять нож, так вот чтобы сразу и изломать.
Василий хлопнул себя по поясу — здесь, не потерял.
Тут в дверь изнутри заскреблись. Василий, как было условлено, открыл, и Любим, попятившись, ахнул.
Чёрный зверь, крупный, как медведь, выглянул, окинул их взглядом светлых, в зелень глаз. Потом, толкнув дверь плечом, вышел наружу весь — мех густой, чуть светлее под шеей, по брюху и по низу хвоста.
— Пёс твой вроде иначе выглядел, — севшим голосом сказал Любим. — Да я его будто видал у корчмы… вот…
— Это Завид, — ответил Василий таким же голосом. Он хотя и видел волков в зоопарках, но не таких, чтобы по пояс.
— Так в Перловку ж нечисть иная пройти не может!
— Ну, значит, повезло нам, что он не нечисть, а всего лишь проклятый…
Завид коротко фыркнул, будто что-то сказал напоследок, да и скользнул за угол чёрной тенью.
— Идём, — сказал Василий и потянул Любима за рукав. — Идём скорее!
Борис прибыл в карете, похожей на телегу с крышей. Ящик на колёсах, да и всё, разве что расписной. Стража следовала за ним верхом.
Василий с Любимом как раз добежали, успели к тому часу, когда всадники — в кольчужных рубахах, с мечами, — пересекали незримую границу. Тихомир встал у них на пути, стеной стоял и Горыня, расправив плечи. Мальчишки-лоточники умолкли и попятились. Василий отыскал Марьяшу взглядом, увидел, как её губы что-то ему прошептали, но что, не понял.
Один только глупый Хохлик верещал:
— Вернитеся! Да стойте, стойте, я со счёту сбился! А коней-то, коней в бересту писать?..
Все перловские собрались здесь, на берегу. Среди них виднелись и гости, всё больше крепкие ребята, но всё-таки не чета царским дружинникам.
Дверца кареты распахнулась, и царь Борис ступил на луг расшитым сапогом.
Высокий и сухой, он сутулился, но широкие плечи напоминали о том, что прежде он был воином. В круглой шапке, подбитой мехом (и как только не упрел?), в золотом, до земли, широком наряде, царь огляделся. Лицо его, горбоносое, с густыми тёмными бровями и почти седой бородой, было суровым.
— Вот как, значит, здесь гостей встречают? — зычно спросил он, выразительно глядя на мечи у поясов Горыни и Тихомира. — Не хлебом-солью? И отчего ж никто не кланяется?
— Ежели к нам с добром, то и мы с добром, — с вызовом ответил Тихомир. — А ежели супротив нас цельное войско собирают, так я уж не знаю, гости это явились али кто.
— Да и я не ведаю, — так же недобро сказал ему царь, — к побратиму ли приехал, али к недругу лютому, который за спиною моей с нечистью снюхался. Нынче я сына верну, и Казимир в том поможет, а ежели кто помешать тому вздумает, жизни его я не пожалею, будь он хоть побратим, хоть кто.
За его спиной из кареты выбрался колдун, подал руку царице, но смотрел не на неё, а на народ. На Василия смотрел особенно долго, как будто что-то обещая — лицо безрадостное, губы поджаты.
Всеслава, царица, была так же высока и худа, как и царь. Запавшие щёки она румянила, брови чернила, но застывшее лицо с опущенными углами губ всё равно казалось неживым. Свободный наряд, расшитый золотом, походил на колокол, а она сама — на тонкий его язычок.
— Где подменыш? — спросил Казимир. — Отвечайте, да помните: я не терплю, ежели мне лгут. И кто лжёт, непременно за то ответит!
В этих словах был намёк, предназначавшийся Василию.
— Ты сам лжёшь, — ответил Василий смело. — Царевича никто не подменял, он проклят, и ты об этом знаешь. Ты, гад, просто мучил и его самого, и его мать с отцом, потому что тебе это давало силу!
Казимир одним только взглядом подал знак царю, тот кивнул страже.
— Двадцать лет, блин!.. — успел сказать Василий, и перед ним возникло лезвие меча. Хмурый дружинник смотрел и ждал, скажет ли он ещё что-нибудь, и глаза у него были такие же холодные, как металл.
Говорить расхотелось.
— Где подменыш? — властно повторил колдун и обратился к царю: — Сыщи мне его, Борис, а этих под стражу, всех… К ночи сына тебе верну.
— Слыхали? — обернулся Борис к своим людям. — Выполняйте! Всё обыщите. Подменыша сюда, а этих заприте в корчме. Кто противиться будет, того поучите мечом.
— Да как можешь ты, царь, эдакой лже поверить? — возмущённо сказал Горыня. — Я уж тебе говорил, что был у отца моего побратим, славный Зорко, а колдун его убил да его облик принял! Он князей у нас перессорил…
— Лжёшь, — прервал его Борис. — Знаком
