Николай Романецкий - Утонувший в кладезе

Казалось бы, словенка была совсем не похожа на Труду Гульбрандсен — более плотная, более высокая, более пышная. И волосы, как у тролля в человеческом обличье — черные-пречерные. Каменный уголь, а не волосы… Куда им до Трудиных пшеничных локонов! Но глаза!.. В этих глазах Лейф утонул в первый же момент, а она даже и не заметила. Конечно, ведь пылкая словенка видела лишь Ярослава, кучера Нарышек, двухметрового громилу с раменами молотобойца — вот уж кому следовало бы родиться берсерком! Однако уродился громила изрядным мямлей и девиц боялся пуще огня…

Наверное, поэтому Лейф и попробовал сразу добиться желаемого. Но получил жесткий отпор. Это его потрясло. Девица нарывалась на принуждение, и Лейф бы принудил ее. Если бы не нашлось иного решения…

В результате тело нового слуги Нарышек угодило в госпиталь, а сам Лейф перебрался в кучера Ярослава.

Однако девица подмену заметила — не в прямом смысле, конечно. Во всяком случае, Радомирина любовь к Ярославу быстро пошла на убыль.

Пришлось все-таки принимать меры.

Меры помогли — любовь к девице вернулась. Через два дня Радомира любила Лейфа в шкуре Ярослава так же страстно, как до того любила самого Ярослава. И слава Тору и Одину, что так произошло. Ведь именно эта любовь и спасла Лейфа от ловушки.

Он взял горничную на пятый день после своего перерождения, взял силой — это потом до него дошло, что она не очень-то и сопротивлялась, но ведь в Клетке девицы и вовсе ложились под него сами! С нею было много лучше, чем с Трудой. Тело Радомиры откликалось на малейшее его желание не потому, что ее ждала оплата, — она была попросту не способна воспротивиться этому отклику. Лишь бы рядом никого не было!..

А ночью он впервые почувствовал себя пауком.

Впрочем, это слово вряд ли соответствовало сути происшедших с ним перемен. Нет, ощущал он себя, как и прежде, человеком, Лейфом Солхеймом, но паутина была. Как иначе еще можно назвать ту плотную сеть неведомых ниточек, которая раскинулась от него по всему миру?..

В эту ночь он до конца и не понял, что перед ним открылось. Ниточки касались душ Нарышек и их прислуги, души бились, как мухи в паутине, а все существо Лейфа переполнялось ощущением власти над ними.

К утру паутина умерла, и он тут же забыл о ней — сон и есть сон. Сны его не интересовали, его интересовала Радомира.

На следующий день он вновь подстерег ее в бельевой. И вновь овладел девичьим телом.

Паутина во сне вернулась. Она стала гуще, а Лейф сумел разобраться в эмоциях, которыми переполнялись попавшие к нему в лапы мухи. Оказывается, князь Белояр давно уже жил своей работой, а его более молодая душой супруга жаждала любви и в мыслях даже отдавалась своему сыну. А старшая из Нарышкиных дочек, Снежана, проливала слезы по тому самому Клюю Колотке, который был намечен в жертву…

Дальше — больше.

Вечер за вечером, теряя от любви разум, загонял Лейф своего разгоряченного нетерпеливого скакуна в изнемогавшую от желания горячую Радомирину конюшню, и ночь от ночи власть его над окружающими расширялась.

Настала пора реализовывать запланированное.

И в следующую ночь Клюй Колотка умер предназначенной для него смертью.

А на следующий день в Ключград пожаловал чародей Светозар Сморода, очередная жертва Лейфа Солхейма. И чародей бы непременно стал ею, если бы в ночь после убийства не произошло главное.

Первая кровь опалила сердце Лейфа гигантским костром и родила в душе силы не меньшие, чем рождала Радомирина любовь.

В ночь после убийства его паутина впервые дотянулась до Великого Альфара. И Лейф познал ту ловушку, какую ему уготовил его любимый Отец. После этого пути Лейфа Солхейма и варяжских альфаров навсегда разошлись.

Зато сошлись дороги Ярослава Мотовила и Светозара Смороды.

Словенский чародей оказался прелюбопытнейшим типом. И вполне мог стать для Лейфа выходом из создавшегося положения. Вся беда была лишь в том, что Сморода все еще спал, хотя и был на грани пробуждения. А разбудив его, Лейф не был бы уверен, что чародей пойдет ему навстречу.

Но подготовку он начал сразу.

К счастью, Сморода и сам проявил интерес к старшей дочке Нарышек. Оставалось подкорректировать этот интерес в нужном Лейфу направлении.

Княжна Снежана, правда, возненавидела чародея с момента первой же их встречи, но оказалось, что от любви до ненависти действительно один шаг. Так что усилия от Лейфа потребовались самые минимальные.

Подготовка велась сразу по нескольким пунктам.

Во-первых, следовало запутать Смороду, чтобы он не вышел на противника слишком рано.

Во-вторых, чародею следовало дать понять, что лично ему, Смороде, ничего не грозит.

В-третьих, в душе самого словенского колдуна следовало вызвать ответную любовь к княжне Снежане. Иначе из замысла не вышло бы ровным счетом ничего.

С первыми двумя задачами Лейф справился легко. Окружающие уже находились под его плотным влиянием, и он делал с ними все, что хотел. Княжну Снежану на помеле он с успехом изобразил сам, а сопровождающий Смороду волшебник оказался слишком слабым, что противостоять столь сильному альфару.

Но вот сам Светозар Сморода оказался Лейфу не по зубам. В ночную ведьму-то он поверил, но в остальном… Судя по всему, с ним тоже происходило перерождение. Кто явился инициатором перерождения, Лейфу разобраться не удалось. Как бы то ни было, подействовать на чародея до конца он не смог. И в страхе совершил несколько ошибок. Зря влюбил в Смороду княгиню Нарышкину, зря обратил против столичного чародея подозрения ключградского принципала Порея Ерги. Он почему-то рассчитывал, что Ерга поедет объясняться со Смородой, чем окажет на чародея дополнительный нажим, и Лейфу останется поставить волшебника перед выбором: либо неприятности со всех сторон, либо… Но принципал сразу накляузничал на чародея самому Кудеснику. Где-то Лейф его раскусить не сумел. И управиться с принципалом по-настоящему — тоже. Ергу можно было убить, но превратить в марионетку не удалось. А в причинах разбираться — времени не было.

В результате ошибок княгиня, видевшая, что происходит с ее дочкой, и сгорающая от ревности, попросила Светозара Смороду покинуть ее дом. В результате Светозар Сморода уехал в Новгород. В результате Светозара Смороду арестовали.

А вот с любовью все получилось гораздо проще.

Кто бы ни инициировал перерождение чародея, Сморода уже вовсю обращал внимание на женщин. И сумасбродное поведение княжны Снежаны не могло не найти в нем отклика.

Лейфу даже пришло в голову, что Сморода сбежал вовсе не от княгини Цветаны, а от испуга перед рождающимся в нем неизвестным чувством.