Кейт Эллиот - Королевский дракон

Во дворце его усадили недалеко от огромного камина и дали вкусного белого мягкого как облако хлеба, совсем не похожего на тяжелые буханки с толстой коркой, которые он называл хлебом раньше. Можно было есть сколько угодно вкуснейшего сыра, какого он никогда не пробовал, свежей дичи и рыбы — привычной и ежедневной еды епископа и ее окружения. Не обидели и Ярость с Тоской, отдав им множество не обглоданных до конца костей. Бедный Лэклинг за всю жизнь не съел столько мяса, сколько досталось этим двоим за один час. Жутко было сидеть и наслаждаться яствами рядом с убийцами бедного Лэклинга.

Но Алан не мог удержаться. Даже прислуживая за столом Лавастина в тот день, когда его навещала Сабела, он не видел трапезы более изысканной. Хотя чему удивляться? Констанция — королевская сестра. Стены, увешанные роскошными гобеленами, великолепные одежды клириков, суетящиеся слуги — все это напомнило ему о жалкой и ничтожной жизни в Осне. Тетушка Бела и отец Генрих, конечно, достойные и уважаемые люди. Их дети могли ими гордиться. Но сидя в огромном пиршественном зале, даже в самом дальнем углу, у камина, нетрудно было понять, что графская служба куда выгоднее их судьбы.

Он не знал, о чем говорили главные лица. Он съел так много, что живот заболел от непривычной еды. И путь в лагерь Сабелы показался вечностью, а каждый шаг мукой. Два епископа ехали рядом на мулах. Агиус, в образе простого священника, продолжал вести поводья мула.

Алан едва надеялся, что сумеет дойти до лагеря, не упав посреди дороги. Но час спустя почувствовал себя лучше. День был не слишком жарким и не слишком холодным, дул легкий ветерок. А вот Агиус, подходя к лагерю, выглядел совсем плохо.

Когда процессия шла через последнее ячменное поле, солдаты высыпали из лагеря поглазеть на королевского епископа. Антония и Констанция странно смотрелись вместе: веселая, добродушная старость и строгая юность. Два епископа в одной процессии в любом случае редкое зрелище, и Алан пожалел вдруг, что всего этого не видит Лэклинг — несчастный любил все яркое и блестящее. Как Антония, убившая его, могла ехать на своем муле с таким спокойным и безмятежным лицом?

Впрочем, не Агиус ли учил его видеть разницу между внешним и внутренним? Хотя, как говорила тетушка Бела, «спокойствие внешнее говорит о спокойном сердце». Так всегда считал Алан. Теперь удивлялся. Не понимая, как можно иметь дело с кровью и темными силами, убить невинное существо и быть спокойным внешне.

Госпожа Сабела ждала их у шатра, украшенного флагами с ее символикой. Дочь ее, Таллия, стояла рядом. В платье из светлого шелка, она казалась более холодной и бледной, чем обычно. Родульф и приближенные стояли позади. Среди них и Лавастин, больше похожий на безжизненную деревянную статую. Сабела не сделала и шагу навстречу сводной сестре, предоставив Констанции самой спешиться и подойти.

— Сестра, — мягким голосом заговорила та, — я рада видеть тебя. Надеюсь, мы сможем как-то уладить споры, что раздирают нашу семью.

Сабела не протянула Констанции рук, как полагалось родственнице. Она отступила назад и подала знак солдатам, — которые обступили епископскую свиту со всех сторон. Антония тоже спешилась и встала рядом с принцессой. Таллия угрюмо смотрела на Констанцию, как будто молодая женщина была призраком. Агиус, не выпуская из рук поводья мула, присел на колено.

— Теперь ты в моих руках, Констанция, — обычным своим невыразительным голосом заговорила Сабела. — Ты остаешься у меня заложницей, до тех пор пока Генрих не признает законность моих требований.

Словно лань, застигнутая врасплох внезапным появлением охотника, Констанция откинула голову назад и широко раскрыла глаза. Бежать было некуда. Она опустила поднятые для приветствия руки и скрестила их на груди. Это движение помогло ей восстановить спокойствие.

— Меня предали, — произнесла она твердо и громко и повернулась, глядя в глаза Агиусу, который, побледнев, поднялся с колена. — Ты обещал мне безопасность, Агиус. Кузен Агиус.

Последние слова она произнесла подчеркнуто гневно, желая ими, как оружием, уничтожить несчастного священника. Агиус не отвечал.

— Он обещал тебе безопасность, — вмешалась Антония, — и он проводил тебя в твой город, где все мы утолили наш голод. А потом пошли сюда, но он уже выполнил свое обещание. Речи ведь не было о том, чтобы проводить тебя дважды.

Констанция не замечала Антонию.

— Ты солгал мне, Агиус. Я не прощу.

— И не должна, — прохрипел тот.

Смотрел он не на Констанцию даже, а на Сабелу. Алан видел, что по возрасту она годится епископу Отуна в матери. Вот только матерью она стала слишком поздно. Слишком поздно, во всяком случае для того, чтобы с помощью права чадородия претендовать на престол. Таллия, позднее дитя ее брака, болезненная и хрупкая, была слишком слабым аргументом.

— Госпожа Сабела! — обратился к ней Агиус. — Моя часть договора выполнена. Отдайте мне племянницу и отпустите нас, как обещали.

— Как обещала, я отпущу твою племянницу и оставлю ее на попечение епископа отунского, должность которую незаконно, по произволу нашего брата Генриха, занимала Констанция. Я восстанавливаю законного епископа.

Она взмахнула рукой, и из шатра вышла дряхлая женщина, одетая в епископские облачения.

— Ты противишься королевскому приказу? — вскричала Констанция. — Я епископ Отуна!

— А по какому праву Генрих низложил эту женщину с кафедры? — Голое Сабелы был ровным и твердым. — Гельвисса получила свой посох из рук самой госпожи-иерарха двадцать лет назад. Мирская власть, принадлежащая Генриху, в этих делах ничто в сравнении с властью духовной. Поэтому я всего лишь возвращаю епископа Гельвиссу на законное место.

Глядя на старуху с трясущимися руками, даже Алан прекрасно понимал, что та не более чем пешка в руках принцессы.

— Теперь она всего лишь аббатиса, — пыталась возражать Констанция, — меня рукоположили…

— Тебя рукоположили диаконисой в твоем храме, достойная сестра. А вот твое избрание епископом, думаю, может быть поставлено под сомнение. Здесь, в моем лагере, ты всего лишь диакониса.

Констанцию душил гнев. Служанка вывела из шатра маленькую девочку, племянницу Агиуса. Лицо ребенка выражало страх загнанного зверька, затихшего в ожидании последнего удара со стороны преследователя. Она увидела дядю и потянулась к нему, как слабое деревцо тянется к свету. Но не сделала движения, чтобы побежать к нему. Будто ее держали на привязи. Слезы текли по ее щекам, подбородок дрожал, хоть она и молчала. На шее у ребенка было золотое ожерелье.

— Девочка будет возвращена епископу города Отуна, — сказала Сабела, довольная собой и тем, что планы осуществляются. — Но ты можешь остаться со мной, достопочтенный брат Агиус, и возможно, еще понадобишься нам.