Надежда Первухина - Иероглиф «Любовь»

— Да, принцесса.

Владыка Хошиди вышел. Едва за ним закрылся полог палатки, принцесса горячо сказала Лу Синю:

— Вы не узнали меня!

— Нет! Я узнал вас, о госпожа!

— Ты не узнал меня, Лу! Понимаешь?! Больше нет на свете бродячего монаха-каллиграфа по имени Цзы Юнь! Я слишком долго шла к тому, чтобы иметь право называться именем, данным мне от рождения, не бояться этого имени и не бояться своего происхождения и сана! Я принцесса Фэйянь, во мне течет кровь императора Жоа-дина, и ни к чему мне воспоминания о том, что когда-то на бродяжьей дороге я повстречала двух братьев-каллиграфов!

— Я искал вас везде, госпожа, — горячо проговорил Лу. — Я утратил свет жизни с той поры, как увидел вас. В моем сердце ни для чего больше нет места... Я люблю вас. Люблю больше, чем собственную жизнь.

— О милостивая Гаиньинь! — вскричала принцесса и прижала ладони к губам. — Неужели это ты — герой пророчества, которое сломало мою судьбу!

— Что вы такое говорите, госпожа?

— Молчи о своей любви, Лу Синь. И не потому, что я — принцесса, а ты — всего лишь уездный каллиграф; в любви нет санов и привилегий. Что сказать тебе? Ты опоздал.

— Госпожа...

— Вчера была моя свадьба. Я стала женой того, кого полюбила всей душой и ради кого я не пожалею собственной жизни. Мне жаль тебя, как всякой женщине станет жаль влюбленного мужчину, но я ничего не могу изменить. Да и не хочу. Ведь когда мы повстречались, я не увидела в тебе того, кто заменит мне солнце и луну. И сейчас... не вижу.

— Как жестоко! — Лу опустил голову, борясь с подступившими к горлу рыданиями.

— Прости меня, каллиграф. Я не желала для тебя несчастья. Я и сбежала потому из дома твоей тетки, чтобы не стать для тебя проклятием всей жизни. Забудь о моем прежнем образе и прими то, что случилось, с легким сердцем. Ты еще встретишь ту, что более меня достойна твоей любви.

— Мне это не нужно, принцесса. — Лу справился с собой и смотрел на Фэйянь умиротворенным взглядом. — Моя любовь к вам сродни воде: что с нею ни делай, обращай в лед или в пар, она возвращается в исходное состояние и поит душу сладкой печалью. Вы никогда не полюбите меня — что с того? Я буду счастлив своей любовью. Позвольте мне лишь одно: быть вашим преданным слугой, сопровождать вас, биться за вас, преклонить колена, когда вы взойдете на престол... Хоть я и каллиграф, но обучен владеть мечом и луком, я жажду стать под знамена владыки Хошиди и освобождать Яшмовую Империю от нового зла.

— Хорошо, — сказала принцесса. — Ты возглавишь отряд, которым прежде командовал генерал Сунмин. Генерал погиб в битве с Небесными Детьми...

— Для меня это великая честь, госпожа. Я мог бы простым воином...

— Ты все-таки уездный каллиграф, — впервые за все время разговора Фэйянь позволила себе улыбнуться. — Такой чин в армии равен генеральскому... Довольно с тебя. Я должна идти.

Фейянь шагнула к выходу, но задержалась на миг: Не удивляйся, когда увидишь в нашем лагере дракона. Это и есть мой муж.

... А обо всем, что случилось далее, вам станет известно из следующей главы. Читаем, читаем, не задерживаемся!

Глава двадцать первая

ИЕРОГЛИФ «ЛЮБОВЬ»

Слышу, как ручей поет,Как грустит бамбук...Сердце вещее моеПомнит каждый звук:Поминальных четок звон,Звон прощальных чаш,Шелест боевых знаменВ час последний наш.Нас преследуют враги,Нам покоя нет.Топчут наши сапогиЗемлю сотни лет.Нас самих уж нет давно,Но остался он:Звук печально неземной,Поминальный звон.

Над императорским дворцом снова простерла свой томный покров весна. Башни, чайные павильоны, дворцовые покои, галереи, навесные мостики — все было окутано серебристо-розовой дымкой цветущих слив, персиков и вишен. Такой красоты давно здесь не видали. А самое удивительное было то, что ни сливы, ни вишни, ни персики давным-давно не росли в дворцовых садах.

Стены Непревзойденного дворца, доселе обугленные, уродливые, ветхие, теперь сияли золотом, драгоценными камнями и самоцветами. Над залой Яшмового престола матово светился потолок из дымчатого кварца, нефритовые и яшмовые стены были покрыты искусной резьбой... Но если бы кто-то решился коснуться рукой этих восхитительных стен, то сильно изумился бы тому, что рука его нащупывает все то же обугленное дерево и искрошившийся мрамор...

Впрочем, во дворце некому было выказывать удивление по этому поводу. Потому что дворцовый комплекс был пуст. Если не считать сидящей на престоле феи Цюнсан и самозабвенно пристроившегося у ее ног каллиграфа Ян Синя.

Фея снова сменила свой облик и сейчас выглядела очаровательно нежной, как куколка с фарфоровым личиком. Если бы не многослойный наряд из кисеи, шелка и батиста, фарфоровость Цюнсан ощущалась бы гораздо сильнее. И всякому стороннему наблюдателю стало бы ясно, что женского в этой женщине не больше, чем милосердия в палаче.

Но Ян Синь, неотрывно глядящий на свою фею, не видел этого. Он был счастлив — безраздельно, безумно, бесконечно. В, его глазах всякий жест Цюнсан был откровением, слово — рождением нового мира, взгляд — всесильным божеством... Ян смотрел только на фею и перестал смотреть на себя. Хотя, если бы и посмотрел, то вряд ли бы заметил, что тело его стало телом изможденного старика, лицо изрезано морщинами, длинные волосы, когда-то черные и блестящие, стали седыми и призрачными, как парящая в небе паутина. Когда Ян говорил, его голос напоминал скрип колодезного ворота или клекот стервятника, но он этого не замечал. К чему? Ведь есть голос его феи — мелодичный, завораживающий и волшебный, как шелест серебряной травы под хрустальным дождем...

— Ян!

—Моя государыня?

— Не скучно ли тебе со мной? — В ослепительных глазах феи мелькнула насмешка, словно змея в траве.

— Мне не может быть скучно с вами, моя госпожа, — проговорил Ян. Его глаза наполнились слезами. Ян теперь часто плакал, потому что фее нравилось, когда он плачет. Ведь плачущий мужчина — это такое I возвышающее душу зрелище. — Вы знаете, что любовь к вам снедает меня и не оставляет места ни для чего больше...

Фея усмехнулась:

— Ты готов отдать за меня жизнь, если понадобится?

— Не может быть иначе, моя государыня. Повелевайте, я хоть сейчас готов умереть.

— Сейчас не надо. — Голос феи звучал как нежная флейта. — Но у меня есть дурные предчувствия.

— Какие, моя государыня? — Ян говорил с феей словно во сне. Он не помнил о том, что такие разговоры — с точно теми же словами — изо дня в день происходили между феей и им. И после каждого такого разговора фея становилась прекраснее, а Ян — слабее и беспомощнее.