Андрей Васильев - Замок на Вороньей горе

Как и сказала Аманда, раны его были не столь опасны. Выглядели жутко, это да, но внутренние органы повреждены не были. Пару дней, правда, у него тоже стоял жар, но к середине недели он спал. Да и отвары сделали свое дело, в результате чего мой друг стал быстро восстанавливать свои силы.

Надо заметить, что Ворон нас и правда многому научил, для большинства это оказалось неожиданным сюрпризом. Нет, поодиночке мы, может быть, и не добились результата, но вместе, как оказалось, мы много чего знаем.

Гарольд, придя в сознание, первым делом спросил у меня:

— Он жив?

— Жив пока, — неохотно ответил ему я и добавил: — Собака такая.

— Это плохо. — Гарольд сглотнул и продолжил: — Поединок завершен ничьей. Хотя это хорошо.

— Ишь как у тебя мнения разошлись, — удивился я. — Ты как-то определись.

— Плохо, что он жив, — пробормотал он. — Но хорошо, что я еще смогу увидеть его смерть. Обидно получилось бы — убил его я, а то, как он будет отдавать богам душу, не увидел. Попить дай.

Я поднес к его губам кружку с отваром, он отхлебнул и сморщился.

— Экая дрянь, — с отвращением произнес он. — Горькая и вонючая. А вина нет?

— Ну, не такая уж и вонючая, — понюхал отвар я и сурово сообщил: — Зато полезная. А вина нет. Да если и было бы, то тебе оно не положено. Пей давай!

— Злой ты, Эраст, — пожаловался Гарольд, но сделал еще пару глотков. — А чего щеку так тянет, глотать даже трудно.

Я помолчал, потом все-таки сказал:

— Шов там у тебя. Он тебе ее порядком рассек, постарался на совесть. Аманда все зашила, но шрам у тебя теперь будет нешутейный. И еще мочки правого уха у тебя нет теперь.

— Да ты что? — Гарольд сразу полез щупать щеку. — Шрам — это ерунда, у моего деда все лицо изрезано — и ничего. Он в плен к канзарским пиратам попал, и те, когда его пытали, так над ним издевались, ужас просто. Опять же девочки шрамы любят, особенно если к ним приложить душераздирающую историю. А вот уха жалко. Привык я к нему за эти годы.

— Руки убери, — хлопнул я его по ладони. — Только подживать стало. Аманда вообще больше всего «огня Антония»[8] боялась. Ну и того, что крови из тебя сильно много вытекло.

— Знаешь, Эраст, — неожиданно тепло сказал мне Гарольд, — а ты ведь был прав. Он на самом деле оказался очень сильным противником, мне повезло, что это я его, а не он меня. Только тебе скажу, был момент, когда мне показалось, что он меня одолеет. Если бы он тогда не раскрылся и я его в живот не ударил, так и было бы. И еще — он кто угодно, только не самоучка. У него был наставник в фехтовании, и очень, очень хороший. Кто-то из тех, кого называют «золотые шпаги». Вот только как это возможно? Никто из «золотых» не станет учить безродного выродка, тем более мастерству шпажного боя. Шпага — удел благородных, простолюдинам запрещено сражаться на них. Топор, дубинка, да вот хоть бы и глевия — это дозволено. Но не шпага.

— Так он и дрался глевией, — заметил я. — Что тебя смущает?

— Но думал он так, как это делает тот, у кого в руках шпага, — заерзал Гарольд. — Он предугадывал мои выпады, он мыслил не как махатель этой своей палкой с лезвиями, а как шпажный боец, понимаешь? Знать бы, кто его учил… Такие вещи выносят на дворянский суд чести, подобное не прощается.

— Не вертись, — погрозил ему пальцем я, задумавшись о том, что это за суд такой. Я о нем и не слышал. — И так наломал дров.

— Наломал, — признал Гарольд. — Спасибо тебе. За то, что предупредить пытался, за то, что сейчас не ворчишь. Слушай, кроме шуток, если у тебя с Фюрьи не получится ничего, то, может, и вправду женишься на ком-то из моих сестриц? Хоть бы даже на Мюриэтте — она очень ничего себе, даже умеет связно излагать свои мысли. Правда, не всегда получается понять, что она имела в виду, но это и не слишком важно. Или на Кларетте — она дура невероятная, зато у нее грудь такой исключительной формы, что даже мне иногда не по себе становится, когда я на нее смотрю. Все-таки сестра. Породнились бы, и тебе в этот твой Лесной ужас возвращаться бы не пришлось. Отец никогда жадным не был, за любой из них он как минимум поместье в приданое даст. А они у нас все доходные.

— Подумаю, — пообещал я. — И еще — край. Моя родина называется Лесной край! И ты это прекрасно знаешь.

— Знаю, — подтвердил Гарольд. — Но ты так забавно злишься!

Кстати, если выберусь из этой переделки целым, то можно будет и подумать. Рози — это утопия, а тут… Поместье, грудастая недалекая дворяночка, лучший друг — родственник. А про то, отчего это мой папаша, барон Йохим фон Рут, не приехал на свадьбу сына, можно будет чего-нибудь наплести. Да и кому до него есть дело?

Мы с другом потом много о чем еще говорили, пока он лежал. Хотя слово «лежал» здесь не слишком подходит. Он каждый день с утра заверял меня и Аманду, что уже полностью здоров, пытался встать, из ран начинала сочиться сукровица, и его укладывали обратно.

Правда, надолго его в состоянии лежа все равно удержать не удалось. В один прекрасный день утром мы застали его уже полностью одетым и со шпагой на перевязи. Увидев нас, он замахал руками, потом послал ко всем демонам и с не очень высокой скоростью побрел в обеденную залу.

— Выздоровел, — обреченно махнула рукой Аманда. — Теперь его сюда не затянешь, даже чтобы перевязать.

— Ну и ладно, — ответил я ей. — Главное, чтобы в драку снова не полез. Слушай, а молодцы мы с тобой, а?

— Ну да, — не стала спорить Аманда. — Не скажу, что наших знаний хватит на то, чтобы составить конкуренцию лекарям в городах, но, бродя по деревням и селам, кусок хлеба мы с тобой заработаем. Что ты морщишься? От сумы и от тюрьмы не зарекайся. Интересно, кто ему сюда одежду принес?

Ирония судьбы. Именно в тот день, когда Гарольд покинул помещение, которое мы превратили в лазарет, окончательно пошел на поправку Мартин.

За это время отвьюжили последние метели и отзвенели капели. Снег сначала посерел, потом стал рыхлым, как каша, а затем и вовсе почти сошел. В Рагеллон пришла весна.

Дни стали длиннее, ночи — короче, а в воздухе витал тот странный аромат, который предшествует весне. В нем переплелось сразу много всего — запах земли, которая проснулась, набухающих почек и еще чего-то неуловимого, что нельзя описать, а можно только почуять.

— Весна, — сообщил Ворон как раз тем утром, когда Гарольд вернулся к нам, после завтрака. — Дело к маю. Ну что, будущие маги, морально готовы к этому мероприятию?

— К мероприятию-то — да, — подумав, заявила Гелла, к тому времени — признанная любимица наставника. Точнее, она считала, что является его любимицей, и часть нас склонялась к тому же. Сам Ворон это никак не подтверждал, хотя и не отрицал. По моему личному мнению, он про это даже не знал. — К нежелательным последствиям — нет.