Александра Лисина - На окраине мира

Белка крепко зажмурилась, уткнувшись в густую гриву, а Курш жалобно запищал, не зная, как ее успокоить и ободрить. Он только прижался теснее, жарко задышал в шею, хорошо зная, что это немного смягчает ее тоску. Чуть-чуть, но согревает болящее сердце, позволяет ненадолго отвлечься от сомнений. Вот и сейчас: посидев несколько минут в полной неподвижности, она отерла расстроенное лицо, встряхнулась, пришла в себя. Уже совсем по-другому потрепала могучую холку. Вернула стальной блеск в глазах. Затем отодвинулась и потянулась к жареной медвежатине, от которой уже шел запах подгорелого мяса. После чего бестрепетно откусила, к чему-то прислушалась, а потом невесело хмыкнула:

- Хреновый у него вкус, да? Но мне до сих пор кажется, что я насыщаюсь лишь тогда, когда знаю, кого, чем и как именно убил. Давай-ка, доедай и поедем, проведаем наших бравых молодцов. А то у меня такое чувство, что нас обыщутся, если не заявимся в ближайший час. И будут долго пытать насчет моего рациона даже тогда, когда я честно скажу, что не ем человечину.

Курш немедленно подскочил, зная, что времени на вдумчивое насыщение у него уже не будет. Торопливо вонзил клыки в медвежью тушу, рванул и сразу заглотил огромный кусок, почти не жуя. Но хозяйка вдруг покачала головой, отложила свой прут с недоеденным мясом, а потом достала из-за пазухи эльфийскую флейту и улыбнулась.

- Подожди немного, малыш. Я не собираюсь бежать прямо сейчас. Да и хотел же тебе сыграть, верно?

Белка странно улыбнулась, когда Курш восторженно взвизгнул, мигом забыв про добычу, а затем прикрыла глаза и поднесла флейту к губам, потому что до сих пор не имела привычки нарушать свои обещания.

В лагерь Стрегон вернулся еще более растерянным и озадаченным, чем уходил. Вопросы роились в голове, как голодные муравьи - многочисленные, важные и немного суетливые. Причем, всего за пару часов их стало в несколько раз больше, чем раньше.

Под недоумевающими взглядами побратимов он молча перекусил, беззастенчиво опустошив котелок до самого дна. Услышал возмущенный вздох Лакра и почувствовал неодобрение остальных, но только вяло отмахнулся: Белик все равно не притронется. Кусок пирога, оставленный для них обоих, наемник правда, не взял, но зато неожиданно задумался над тем, по какой причине мальчишка старается не приближаться к людям.

С едой теперь все ясно - любит свежее и пойманное своими руками; отказывается от угощения только по причине того, что не желает быть нахлебником; ест редко, но помногу, если судить по количеству жарившегося мяса, и при этом отчего-то не желает, чтобы о его странностях знали посторонние.

Ночи он тоже проводит в одиночестве - то ли по той же причине, по какой взвился намедни из-за недолгого прикосновения, то ли вообще привык быть один. Еще он довольно ловок, очень подвижен и весьма силен, о чем с виду даже не скажешь. Руки у него худые, но поразительно крепкие, будто из канатов свиты. На ощупь вообще - не руки, а стальные пруты. Сам вчера убедился. При всем том пацан совсем не боится рисковать (а судя по некоторым высказываниям - даже специально нарывается). В лесу чувствует себя, как дома. Спокойно ориентируется на местности, отлично зная такие редкие в здешних краях местечки, как тот схрон или особо защищенная полянка, где им довелось однажды остановиться.

Он очень неглуп, хотя зачем-то постоянно выдуривается. Остер на язык, не лезет за словом в карман. Неплохо знает историю этих мест, особенно то, что касается Диких Псов. Явно благоволит и уважает Гончих. Как всякий воин, ценит и признает хорошее оружие. Ножами владеет, вероятно, с неменьшей ловкостью, чем ложкой. Насчет всего остального пока неясно - он очень скрытен. Но не зол по природе, хотя временами умеет быть невероятно жестким. Имеет очень странных и влиятельных друзей среди людей и нелюдей, но все равно предпочитает держаться в стороне. Зачем-то ищет уединения. Способен на преданную дружбу, умеет трепетно заботиться о тех, кто ему дорог. Однако на самом деле редко когда бывает по-настоящему откровенным и за внешней бравадой умело скрывает какую-то давнюю, сильную, отнюдь не притупившуюся с годами боль, которая временами начинает сводить его с ума.

И эта флейта... Стрегон никогда прежде не слышал, чтобы на ней кто-то так играл. Даже проведя немало времени среди Перворожденных, не раз слушая, как играют наученные этому трудному искусству барды... слушая эльфов, смертных, редких полукровок... он даже подумать не мог, что всего лишь одной тихой мелодией можно выразить так потрясающе много. Свою боль. Глухое отчаяние. Сомнения. Смутные страхи. Печаль. Неподдельное горе. Слабую надежду на будущее... Белик умел открывать в музыке свое сердце. И умел тронуть чужую душу так, как это ни у кого и никогда раньше не получалось. Не зря даже взбудораженный Курш сегодня благоговейно притих. Не зря немедленно бросил вожделенное мясо, осторожно опускаясь на землю. Не зря с немым обожанием следил за тонкими пальчиками хозяина. И не зря после того, как он, наконец, открыл глаза, с благодарным урчанием прижался.

Признаться, Стрегон и сам не мог прийти в себя довольно долго. А неловко пошевелился в своем укрытии только тогда, когда последние ноты уже отзвучали, а встряхнувшийся Белик решительно встал.

Конечно, нельзя лишать человека права на тайну. Нельзя заставить его признаться в том, во что он не желает посвящать чужаков. Нельзя насильно вызвать чье-то доверие или потребовать рассказать все свои секреты.

Стрегон уже успел убедиться: Белик, если не хочет чего-то делать, никогда не станет, как бы на него ни давили. Но, в то же время, если что-то решил, то уже не отступится. И неважно, чем это будет грозить ему самому. Неважно, каких трудных решений это потребует. Ясно одно: он никогда не бросает слов на ветер и никогда не обещает того, чего не сможет выполнить. Умело прячет свою настоящую суть под маской дурашливого сорванца, искусно играет на чужих чувствах, охотно изучает других, испытывая при этом какое-то необъяснимое удовольствие. Но сам настойчиво держится в стороне. Не доверяет, не ищет дружбы, не стремиться оказаться ближе, чем может себе позволить. И это, как ни странно, вызывает смутное желание все изменить. Как молчаливый вызов. Как брошенная на землю перчатка. Как аромат древней тайны, который неуловимо дразнит чуткие ноздри и заставляет упорно стремиться вперед. Заставляет не обращать внимания на едкие речи, прощать разные дерзости, закрывать глаза на подколки и вызывает невероятно острое, ничем не объяснимое желание понять: ПОЧЕМУ ТАК?!!

Стрегон задумался настолько глубоко, что на какое-то время просто выпал из реального мира. Отрешился от звучащих неподалеку голосов побратимов, непонимающих взглядов, вопросительно поднятых бровей. И даже когда из-за дальних деревьев выступили три молчаливых тени, закутанные в плотные зеленые плащи, он не сразу сообразил, что, наконец-то, дождался тех, ради кого отправился в столь долгое путешествие. А пришел в себя лишь тогда, когда вернувшийся в этот же самый момент Белик с извечным недовольством в голосе бросил: