Хартман Рейчел - Серафина

— Орма сказал, что Имланн найдется там, где его меньше всего ожидают. Где же еще меньше, чем среди Сынов?

— Все равно я не понимаю, как мог дракон жить здесь, при дворе — больше двух лет — и не выдать себя запахом перед другими драконами, — сказал Киггс.

— Это ясно — он делает вид, что презирает их, чтобы уходить всякий раз, как они появляются в комнате, — сказала Глиссельда.

— Он с легкостью мог замаскировать запах духами, — сказала я, чувствуя себя отвратительно. Вот она я, чудовище, сидела прямо между ними, а они понятия не имели. Пришлось зажать руки между колен, чтобы не теребить запястье.

— Но погодите, это еще не все.

Я рассказала свою теорию об Имланне и заговоре, просто опустив часть про материнское воспоминание: что Имланн появился перед рыцарями, чтобы определить, насколько ослабла дракомахия, и что заговорщики наверняка были заинтересованы в смерти Комонота.

— Может быть, все и кончено, и это была их лучшая попытка, но не думаю, что стоит рисковать. Скорее всего, они попытаются снова.

— Какие конкретно «они»? — спросил Киггс. — Заговорщики, которых вы вдруг вытащили непонятно откуда? Сыны? Имланн, таинственным образом размножившийся?

— Люциан, прекрати быть педантом, — сказала Глиссельда, обнимая меня за плечи.

Я продолжала:

— Во многом это экстраполяция, но было бы неразумно игнорировать возможность…

— Экстраполяция от чего? — перебил Киггс. Глиссельда протянула руку у меня за спиной и стукнула его по голове.

— Что? Это серьезный вопрос! Каков источник этой информации, можно ли ему доверять?

Принцесса демонстративно вздернула подбородок.

— Источник — Фина, а Фине доверять можно.

Он не стал спорить, но состроил гримасу, явно желая возразить.

— Я бы сказала, если бы могла. Но у меня тоже есть обязательства…

— Мое главное обязательство — говорить правду, — сказал он с горечью. — Всегда.

Глиссельда выпрямилась и чуть отсела от меня; тут до меня дошло, что упоминание о собственных «обязательствах» поставило мою верность в позицию, в которой принцесса уже не могла меня защищать.

— Существует этот заговор на самом деле или нет, но кто-то пытался убить ардмагара и не сумел, — сказала она ровно. — У них не так много времени на новую попытку.

Киггс устало выдохнул, надув губы, и провел рукой по лицу.

— Ты права, Сельда. Мы не можем позволить себе ничего не делать. Лучше излишне осторожничать, чем оказаться недостаточно осторожными.

Мы отбросили разногласия и, склонив головы друг к другу, разработали план, оставив в неведении королеву с Комонотом и взвалив всю тяжесть поддержания мира на себя. Всего-то и нужно проследить за ардмагаром еще одну ночь, суметь отпраздновать канун Дня соглашения без смертей, а потом он вернется домой. Если заговор действительно существует и Комонота убьют в Танамуте — что ж, это уже будет не в наших руках.

Киггс должен был усилить охрану дворца, хотя она уже и так была максимально многочисленна — если только мы не хотели, чтобы иностранные гости танцевали на балу со стражниками. Ему также нужно было сообщить послу Фульде, что он считает, будто реальная опасность для Комонота таится здесь, дома, и просил бы отозвать Эскар и пти-ард обратно во дворец, чтобы они смогли помочь. В последний раз они докладывали, будучи за много миль от города, и оставалось неясным, успеют ли они назад вовремя. Глиссельде выпало при всякой возможности держаться поближе к ардмагару; она пожаловалась, что не успеет повторить Терциуса к концерту, но по блеску в ее глазах было видно — тайны увлекают ее куда сильнее, чем музыка.

У меня, конечно, были свои обязанности — ассистировать Виридиусу и готовить развлечения. До бала я должна была сосредоточиться на этом, а потом уже помогать нянчить ардмагара.

Втайне я поставила себе еще пару дополнительных задач. Мне хотелось, чтобы все трое моих родных полукровок были рядом. Нам могла понадобиться любая помощь, какой только можно было заручиться.

Едва вернувшись в свои покои, я отыскала Абдо в саду гротесков. Он висел вверх ногами на фиговом дереве, но тут же спрыгнул вниз, увидев меня, и угостил орехами гола.

— Я сегодня видела вашу труппу издалека, — сказала я и уселась на землю рядом с ним, скрестив ноги. — Жалко, что я не подошла, потому что неловко просить тебя о помощи, еще даже не познакомившись.

— Не говорите так, мадамина! Конечно, я помогу, если смогу.

Я рассказала ему, в чем дело.

— Приводи всю труппу. Я освобожу вам место в программе. Оденьтесь…

— Мы знаем, что прилично при гореддском дворе.

— Конечно, знаете. Прости меня. Там будут и другие наши, другие… как ты их назвал по-порфирийски?

— Итиасаари?

— Да. Ты же видел здесь в саду Грома и госпожу Котелок?

— Конечно, — сказал он. — Я вижу все, что вы позволяете мне видеть.

Я едва не вздрогнула. Интересно, может он чувствовать вкус моего настроения в дуновении ветра, как могла Джаннула?

— Мне нужно будет, чтобы вы все работали вместе и помогали друг другу, так же, как помогли бы мне.

— Вам приказывать, мадамина. Ваше право. Я буду там, готовый.

Я улыбнулась ему и, поднявшись, чтобы уходить, отряхнула пыль с юбки.

— «Мадамина» — это по-порфирийски «девушка», как самсамское «граусляйн»?

У него округлились глаза.

— Нет, вовсе! Это значит «генерал».

— По… почему же ты меня так называешь?

— А почему вы называете меня Летучим мышом? Надо было как-то вас называть, а вы каждый день приходите сюда, словно устраиваете смотр войскам. — Он смущенно улыбнулся и добавил: — Когда-то, очень давно, вы сказали кому-то здесь… той девушке с красивыми зелеными глазами, той, которую вы отослали. Вы сказали ей вслух свое имя, но я не расслышал его.

Вокруг нас поднялся ветер изумления.

Не знаю, где Ларс спал той ночью, но со всех сторон сыпалось достаточно прозрачных намеков, чтобы можно было опасаться, связавшись с ним, узнать о личной жизни Виридиуса куда больше, чем мне бы хотелось.

Я дождалась утра, сделала себе укрепляющую чашку чая и пошла прямо в сад. Взяла Грома за руки, и меня вихрем утянуло в видение. К моему изумлению, подо мной словно распростерся весь мир: город, мерцающий розовым в свете зари, блестящая лента реки, раскинувшиеся вдалеке поля. Ларс стоял на зубцах навесной башни — одна нога на одном зубце, другая на другом — и играл на волынке рассвету и городу, просыпавшемуся у него под ногами.

Мое эфемерное присутствие ему не помешало; я дождалась, пока он закончит, тайно смакуя ощущение полета над городом, окрыленная его музыкой. Восхитительное ощущение — быть так высоко и не бояться упасть.