Кристофер Паолини - Эрагон

Эрагон тут же мысленно связался с Сапфирой и ликующим тоном сообщил ей:

«Мы, кажется, нашли логово раззаков!»

«Где?»

Он быстро объяснил ей.

«Значит, Хелгринд, — задумчиво произнесла она. — Самое место для них».

Эрагон был полностью с ней согласен.

«А когда мы здесь со всем покончим, то, возможно, отправимся домой, в Карвахолл», — сказал он.

«Ты этого хочешь? — удивилась Сапфира. — Хочешь вернуться к прежней жизни? Ты же должен понимать, что стал взрослым и к прошлому нет возврата! И в итоге тебе все равно придется выбирать жизненный путь. Если ты останешься со мной, то выхода два: либо всю жизнь скрываться, либо встать на сторону варденов. Если, конечно, ты не решишь присоединиться к Гальбаториксу — но на это никогда не соглашусь я сама».

«Если уж мне придется выбирать, то я, конечно, предпочту связать свою судьбу с варденами. Тебе это и так прекрасно известно».

«Пожалуй, но иногда желательно все же услышать это из твоих собственных уст».

И Сапфира умолкла, предоставив Эрагону возможность сколько угодно думать над ее последними словами.

ПОКЛОНЯЮЩИЕСЯ ХЕЛТРИНДУ

Когда Эрагон проснулся, то Брома в комнате уже не было. На стене углем было нацарапано: «Эрагон, меня не будет допоздна. Деньги на еду под матрасом. Обследуй город и постарайся не скучать, но только не привлекай к себе внимания!

P. S. Не подходи близко к дворцу. Всегда держи лук наготове!»

Эрагон старательно вытер стену, вытащил из-под матраса деньги и закинул за плечи лук, хотя ему совсем не хотелось бродить по городу с оружием.

Он заходил в каждую лавчонку, которая казалась ему сколько-нибудь привлекательной. Но ни одна из них не была столь восхитительно таинственной, как лавка травницы Анжелы из Тирма. Порой он с ненавистью поглядывал на темные стены домов, застилавшие свет, и мечтал оказаться как можно дальше от этого отвратительного, какого-то удушливого города. Ему захотелось есть, и он купил сыру и хлеба и, присев на сруб какого-то колодца, услышал, как неподалеку аукционер громко выкрикивает названия каких-то товаров и цены. Заинтересовавшись, он пошел на его голос и вскоре оказался на просторной площади, со всех сторон окруженной домами. С десяток человек стояли на довольно высоком помосте, а перед ними рассыпалась пестрая толпа богато одетых людей. А где же сами товары? — удивился Эрагон.

Аукционер умолк и махнул рукой какому-то молодому парню, стоявшему в отдалении. Парень неуклюже вскарабкался на помост, на ногах и руках у него звенели цени.

— А вот и наш номер первый, — провозгласил аукционер. — Крепкий мужчина из пустыни Хадарак пойман всего месяц назад. В очень хорошем состоянии, здоров как бык! Вы только посмотрите, какие у него мощные плечи и ноги! Его отлично можно использовать в качестве оруженосца, а если подобную деликатную миссию вы ему не доверите, он подойдет и для любой тяжелой работы. Но, пожалуй, использовать такой отличный материал на тяжелой работе жалко. Он ведь еще и далеко не дурак, особенно если его научить хорошим манерам и учтивой речи!

В толпе засмеялись, а Эрагон даже зубами от злости заскрипел. Губы его уже шевельнулись, чтобы произнести то слово, благодаря которому этот раб будет мгновенно освобожден. Правая рука его, все еще закованная в лубок, сама собой начала подниматься, слабо засветилось пятно на ладони. Он уже готов был выпустить свою магическую силу на волю, но тут его осенило: ведь этому рабу некуда бежать! Его поймают, прежде чем он доберется до городской стены. И он, Эрагон, сделает ему только хуже, если попытается помочь. Он опустил руку и шепотом выругался. Нет, сперва нужно подумать, а уж потом действовать. Иначе влипнешь в такую же беду, как тогда с ургалами.

Он беспомощно смотрел, как молодого раба продают какому-то высокому мужчине с ястребиным носом. Следующей была девочка лет шести, которую силой оторвали от плачущей матери и выставили на торги. Эрагон резко повернулся и пошел прочь, хотя ноги его не слушались, а в голове шумело от сдерживаемого гнева и бессильной ярости.

Не скоро стих плач несчастной женщины. «Господи, — мрачно думал Эрагон, — хоть бы какой-нибудь воришка попробовал у меня кошелек срезать — было бы кому в морду дать!» В полном отчаянии он стукнул кулаком по стене дома так, что до крови ободрал костяшки пальцев.

«Вот как раз работорговле-то я бы в первую очередь положил конец, если бы перешел на сторону варденов и стал сражаться с Империей, — размышлял он. — Вместе с Сапфирой мы могли бы освободить всех этих рабов! Ведь я кое-что могу, и грех было бы не использовать эти возможности во благо других людей. А иначе зачем вообще Всадником становиться?»

Он даже постоял некоторое время, настолько увлекли его эти мысли, а когда решил идти дальше, вдруг с удивлением обнаружил, что стоит прямо перед храмом. Его странные, какие-то неровные шпили были украшены статуями и резьбой. Горгульи скалили зубы, притаившись за коньками крыш. По стенам ползли какие-то фантастические твари, а по верхнему выступающему краю высокого фундамента маршировали мраморные герои древности и короли Алагейзии. Ребристые арки, высокие окна с пятнистыми древними стеклами и множество колонн различной высоты и толщины украшали боковые нефы. А надо всем этим возвышалась одинокая сторожевая башня.

В густой тени арок и колонн виднелась дверь, обитая по периметру серебряной полосой, покрытой замысловатой чеканкой, в которой Эрагон узнал древнюю письменность. Изо всех сил напрягая память, он с огромным трудом разобрал написанные на двери слова: «И да поймешь ты, сюда вошедший, что не вечен ты в этом мире, и да отринешь ты привязанность свою к тем, кто более всего тебе дорог».

Храм прямо-таки источал некую неясную угрозу, и по спине у Эрагона пробежал холодок. Храм был похож на затаившегося хищника, ждущего следующей жертвы.

Широкая лестница вела к главному входу в храм, и Эрагон, медленно поднявшись по ней, остановился на пороге. Он не был уверен, что ему можно войти в это святилище. Но любопытство пересилило, и он, отчего-то чувствуя себя немного виноватым, толкнул дверь, и она легко отворилась, даже не скрипнув хорошо смазанными петлями. Эрагон шагнул внутрь.

В храме царила мертвая тишина, точно в забытой гробнице. Воздух был сухим и очень холодным. Голые стены куполом сходились высоко над головой, и Эрагон почувствовал себя совсем крошечным, не больше муравья. Пятнистые стекла оказались витражами, на них были изображены сцены, символизирующие гнев, ненависть и раскаяние. Лучи света, проникая сквозь наиболее светлые участки витражей, выхватывали из полумрака тяжелые гранитные плиты стен и мощные колонны, все остальное тонуло в густой тени. Даже руки Эрагона в этом освещении казались темно-синими.