Ксения Медведевич - Кладезь бездны

   Через двор, размашистым шагом, улыбаясь клыкастым ртом, метя подолом и звеня монистами, шла гула. Игривым жестом поправив бахромчатый платок на голове, она подбоченилась и крикнула:

   - Здравствуй, начальствующий, как бы тебя ни звали! А подай мне на ручку, мой серебряный, я тебе привезла известия о важном деле и длинной дороге Тахира ибн аль-Хусайна!

   От нее шарахнулись - врассыпную. В пустом круге остались лишь гула и Тарег.

   - Ну здравствуй, Варуна, - ровным голосом сказал нерегиль.

   Увидев, кто перед ней, гула упала на колени и уткнулась лицом в землю.

   - Разрешаю поднять глаза и смотреть на меня, - негромко проговорил Тарег.

   - Я нашла Тахира, о Страж, - задрав кверху звенящую монетами голову, почтительно сказала гула.

   - А Элбег ибн Джарир нашел Меамори. Будешь должна ему и его людям.

   Смуглая кудрявая женщина в ярком платье вскинула руки в благословляющем жесте и снова поцеловала землю перед Тарегом:

   - Да буду я жертвой за тебя, о Страж. Я буду должна человекам из названных.

   - Свидетельствую твой долг, о женщина, - благосклонно кивнул нерегиль.

   И протянул гуле правую руку. Та еще раз поцеловала перед ним землю, благоговейно облобызала ладонь Тарега и прислонилась к ней лбом.

   - Разрешаю подняться и говорить со мной, - спокойно проговорил нерегиль.

   Гула рассыпалась в благодарностях и снова припала к его ногам.

   Имруулькайс видел, что выражение лица у Тарега такое же, как во время разговора с джунгаром. Бесстрастное, разве что чуть презрительное.

   Как у богов и ангелов из холодной, ветреной тьмы.

   Вертя в руках чашку с кумысом, Элбег, сын Джарир-хана, довольно скалился. В походе вместе с ашшаритским именем он сбросил и ашшаритскую внешность: в грязном веселом степняке никто бы не узнал степенного юношу Убайдаллаха ибн Джарира, посещавшего собрания в Пятничной мечети Харата. Куда девался воспитанный молодой человек в биште из тонкой шерсти и мягких туфлях, поэт и завсегдатай веселых домов? На войлоках сидел бритый, со свисающим на ухо потным чубом джунгар в видавшей виды стеганке, на запястье болтается плеть в ременной петле, в ухе - серьга, а в красных обветренных пальцах с черными ногтями - деревянная царапаная чашка с кобыльим молоком.

   - Вот чего ты ржешь во все зубы? Пей-пей, Повелитель жалует, - прошептал ему под локоть старый Толуй.

   Толуй ходил в походы еще с отцом Элбега, а уж дед Толуя, да будут довольны им Тенгри и Всевышний, брал хорасанские города под знаменем самого Повелителя. Рассказы деда старый воин помнил хорошо - от них попеременно хотелось то до ветру из юрты выбежать, потому как становилось до усрачки страшно, то вскочить на молодого коня и погнать в степь и там сносить головы - цветущих алых маков или людей, все равно. А потом прижимать на кошме молодую горячую пленницу. Прямо как дед. Тот пригнал из хорасанского похода целый табун коней, стадо овец и толпу рабов обоего пола. Толуй еще застал пару старух, годных только скрести шкуры, на которых показывали и говорили: вот их после осады Нишапура дед выменял на мешочек перца, до того дешевы стали рабы.

   Видимо, именно память о дедовых рассказах - в особенности, тех, после которых хотелось бежать до ветру - заставляла Толуя мяться и кукожиться от страха в присутствии Повелителя. Элбегова же память явно не хранила в себе ничего подобного - и тот знай себе хихикал, поплескивая кумысом, скалил белые зубы и то и дело протирал потную бритую голову рукавом - весеннее солнце изрядно припекало, но Элбег, как настоящий джунгар, и не думал сбрасывать свою ватную стеганку.

   Повелитель, меж тем, полулежал на подушках и вяло пригубливал чашку с рисовым ханьским вином. Кумыса, как известно, Повелитель не пил - почему, неизвестно, а Всевышний знает лучше. Рядом с ним на подушке залегал черный кот-джинн, и почему-то казался уменьшенной копией господина нерегиля. Наверное, оттого, что тот облачен был в черный халифский кафтан и глядел такими же удлиненными, большими, кошачьими глазами - прямо как в рассказах Толуева деда.

   - И вправду, что ты смеешься? - поморщился Повелитель в свою полную чашку.

   И сердито выплеснул ее на ковер - не понравилось, видно.

   - Я ж с чего смеюсь, сейид! - отхлебнул кумыса довольный Элбег. - Я с ашшаритов смеюсь!

   - Да-аа?..

   - Жадные они - вот с чего я смеюсь! Если б не ашшаритская жадность, сейид, не нашел бы я господина Меамори, хе-хе, вот я и смеюсь...

   - Ну говори, говори...

   - А что тут скажешь, сейид? - и Элбег снова хлебнул из чашки, проливая на грудь. - Тахир приказал Меамори с Иэмасой взять под стражу, так?

   Сейид согласно покивал - и принял из рук мальчишки другую чашку, на этот раз с финиковым вином.

   - Взять под стражу, - принялся загибать грязные пальцы Элбег, - заковать и вывезти из лагеря. И где-нибудь в уединенном месте тихо порешить.

   - Во-от как, - задумчиво протянул господин нерегиль и прижмурился. - Откуда ж тебе известно про "порешить", о сын Джарира?

   - А купец сказал! - счастливо махнул чашкой джунгар - и на этот раз пролил все. - Тьфу, всю кошму заплескал...

   - Какой еще купец? - сердито гаркнул Тарег.

   - Да вот же ж купец! - махнул освободившейся рукой Элбег и заржал. - Я ж о чем и говорю, сейид! Каид, что вез этих двоих на смерть, оказался страсть какой жадный до денег! И надо же было такому случиться, что этот страсть какой жадный каид повстречал такого же сребролюбца, из тех, что готовы родную маму продать за динар, если его в базарный день торгуют по полному курсу!

   - Узнаю ученика харатского медресе по классу словоблудия и хадисов, - пробормотал нерегиль и хлебнул вина. - Валяй, жарь дальше...

   - Во-оот, - развел ладонями Элбег, - так они повстречались, сели в окрестностях Манамы под пальмочку...

   - Манамы? - удивился Тарег. - Это ж в двух днях пути от аль-Хаджара! Долго искал наш каид уединенное место, ничего не скажешь...

   - Вот и я о чем, сейид! - расцвел Элбег. - Только думаю я, что доблестный воин искал не столько уединенное место, сколько знакомого купца. И вот они сели под пальмочку, - и джунгар растопыренными пальцами показал пальмовые листья, мол, "дерево - во!" - и сторговались! Сторговались!

   И Элбег счастливо хлопнул себя по колену ладонью.

   - Молодцы, - одобрил все нерегиль и снова пригубил из чашки. - Дальше, Элбег.

   - В общем, каид заключил выгодную - как он думал - сделку, а счастливый басрийский купец отвесил ему золото и стал обладателем двоих невольников-сумеречников, обученных ратному делу.