Игорь Ковальчук - Клановое проклятие

– Ничем я не буду колотить…

– Ну, если интересно. А Сангоро нельзя.

– Я помню, Норан в то время вел себя до странности сдержанно. Казалось, нисколько и не возражал, чтобы сына признали представителем нашего клана, – задумчиво сказала Такэда.

– Не возражал, конечно. Ты же слышала о нашем клановом проклятье.

– Ах да, конечно… – девушка сочувственно посмотрела на Дэйна. Внезапно моргнула. – Послушай, так ты же… Ты же, кажется, младший сын.

– Ага, – Арман постарался, чтобы эти слова прозвучали спокойно, даже легкомысленно.

– Но ты же…

– Да мне же еще ста нету. Все еще впереди.

– Зачем ты так говоришь? – упрекнула она. – Будто нисколько и не возражаешь.

– А что толку возражать против судьбы? Сколько ни возражай…

Разговор об этом как-то сам собой заглох. Обоим неприятно было перебирать доказательства того, что ни одному младшему сыну в семье Мортимеров не избежать своей судьбы. К тому же Дэйн, если и стал бы сейчас серьезно думать о каком-нибудь проклятии, то лишь о своем собственном, а не о клановом. Впрочем, он ни о чем серьезно не думал. Ему было просто хорошо.

Мотоцикл отправили к нему домой – доставка не так дорого и стоила – так что молодой человек, не обремененный покупкой, решительно отправился провожать девушку до самого дома. Можно было взять свою машину в городском гараже, но оба предпочли прогуляться. До квартиры, которую Такэде подарили ее родители, они добирались больше часа, но ни один из них не почувствовал усталости или досады. Они болтали обо всем на свете, а по сути – ни о чем, и потом, пожалуй, при всем желании не смогли бы вспомнить ни одной конкретной темы.

Расстались у лифта. Дэйн мысленно поцеловал Такэду в ладошку, а потом, вернувшись домой, проворочался всю ночь, заснул только к утру и впервые в жизни проспал в институт. Несмотря на свою репутацию, он стал очень старательным студентом. Преподаватели сперва ждали от него всевозможных выходок, на практических занятий над ним, колдующим с реактивами, обязательно стоял лаборант и пристально наблюдал за каждым движением пальца. Но Дэйн лишь разок переборщил со взрывчаткой, немедленно возместил весь ущерб и долго извинялся. На него даже не наложили взыскания.

Зато от любознательности и въедливости студента-Мортимера скоро растаяли все преподаватели. Он не отставал, требовал от них списки дополнительной литературы, таскался за ними с папкой собственных разработок – какого энтузиаста своего дела это не тронет? А другие в Галактисе не работали. Потому Арману спускали все его выходки, как, например, чемпионат по перепою, организованный в студенческом общежитии, концерт тяжелого рока в честь дня рождения одной из студенток (стоимость вылетевших стекол Дэйн тоже без споров возместил) или эксперимент на морских свинках. Последний, правда, был самым неприятным.

Свинки от лошадиных доз нового магического препарата позеленели и стали крякать, да еще довольно высоко подпрыгивать, заместитель декана – полная женщина, выглядящая на пятьдесят смертных лет, а по меркам бессмертных, как ни странно, довольно молодая, всего пять сотен лет – увидев в институтском коридоре стайку таких свиной, упала в обморок. Придя в себя, она очень громко и долго кричала, обещала размазать виновника по стене, и Дэйна тогда спасли лишь отличные отметки в зачетке. Правда, он еще долго – в виде извинения – пытался всучить пострадавшей химическую колбу из дорогущего магического хрусталя. Замдекана принять дар не решилась, это было запрещено, но невольно смягчилась.

Такому хорошему студенту, как Дэйн, простили один прогул. Отсидев последние две пары (впервые ему было неинтересно слушать лекцию, потому что мысли были заняты другим), Арман тут же схватил мотоцикл и кинулся к дому Такэды – предложить ей покататься. Девушка не отказалась. Через полчаса она появилась из подъезда, одетая в кожу. На высокие, с узкими голенищами сапоги молодой человек посмотрел с восторгом и тут же решил, что купит себе такие же.

Они катались весь вечер, а ночью, когда Дэйн вернулся домой и, пристроив мотоцикл между двумя машинами – своей и соседской, прижавшись лбом к стене, вдруг понял, что он влюблен. Чувство это было ему непривычно, да что там, он просто никогда не испытывал ничего подобного. Любовь к брату и сестре, любовь к матери – это же совсем другое дело. Всей своей жизнью Дэйн не был подготовлен к влюбленности в девушку. Он привык смотреть на свою жизнь, как нечто, принадлежащее только ему, ну еще, может быть, самым близким родственникам. Да и то.

Несколько минут он пытался собраться с мыслями. Было даже немного страшно, но не из-за проклятия – с тем, что угрожает настичь когда-нибудь, не скоро, а может, и вовсе никогда, очень легко смиряешься – а из-за неизвестности. К тому же ужасно хотелось выкинуть что-нибудь эдакое, особенное, и тоже мешало думать.

Но что сделать? Спеть серенаду? Очень хорошая идея. Если взять усилители, лучшую музыкальную технику, навьючить все это на грузовик и несколько раз проехаться под окнами любимой девушки – чем не серенада? Или можно завалить цветами подъезд… Нет, это банально. Совершенно неинтересно. Разве девушку со вкусом может заинтересовать банальщина? Такая девушка, как Такэда, заслуживает только самого лучшего.

Поэтому Дэйн засел в своей лаборатории и несколько дней выходил оттуда только в туалет, в кухню и в университет. Лекции он посещал аккуратно, выслушивал внимательно, должно быть, надеялся выцедить из них что-нибудь новенькое и полезное для его нынешних опытов. Ему и в голову не приходило, что девушка, за которой несколько дней он так внимательно ухаживал, а потом вдруг перестал являться, может обидеться, сделать неприятные выводы в адрес ухажера.

Через неделю необходимое вещество было смешано, и Дэйн занялся привезенными по заказу белыми голубями. Как оказалось, с птицами было намного труднее справиться, чем с химическими элементами. Голуби категорически отказывались пить то, что Арман предложил им, и даже при помощи маленькой детской клизмы не так легко было закачать вещество им в клювы. Птицы бились, как сумасшедшие, и Дэйн даже испугался, что они себе крылья переломают.

Напоенных странной маслянистой жидкостью голубей два дня тошнило и несло, летать они не желали, и хотя для ночной серенады все было готово, машина, набитая аппаратурой, ждала в платном гараже, и ребята, сокурсники Армана, всегда готовые учинить какую-нибудь каверзу, были готовы, с птицами никак не получалось. Они все-таки оправились к вечеру третьего дня, даже поклевали зерна и попили воды, а белоснежные перья их заполыхали всеми цветами радуги, вспыхнули, как фонарики, маленькие глазки. В темной комнате клетка с такими голубями кого-нибудь слабонервного могла напугать до смерти, потому что птицы мало того, что напоминали слепленное в маленькое пятно северное сияние, но еще и вовсю фосфоресцировали, светились, будто неоновые лампы.