Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

Дверь. Короткая тропа, спускающаяся неровной змеей вниз, туда, где бормочут сами себе древнюю как мир колыбельную уставшие за день волны. Море протянулось во все стороны, огромный черный платок, чья поверхность едва заметно шевелится. И свист ветра, скользящего на самой водой, маслянистые вздохи волн под ногами.

— Привет, — выдохнул я, касаясь рукой моря, — Спи, спи.

Оно не заметило меня, да и что могло значит крошечное человеческое тело с куском металла в руке для него, которое не ведало ни глубины, ни размеров. Море подмигнуло мне зелеными бархатными огнями, сверкнувшими на поверхности. Просто отражение звезд.

Время закончить фарс. Как чернило сквозь бумагу, проступило облегчение, но тяжелое, вязкое. Говорят, перед смертью надо очистить разум, сосредоточиться на том, что ждет впереди. Превратить себя в импульс, лишенный физической оболочки. В одинокую звезду, парящую в темноте.

Я не торопясь снял с правой ноги ботинок. Помедлил, и снял левый. Почему-то подумалось, что я глупо буду выглядеть, лежа в одном ботинке. Фамильная аккуратность?.. Ботинки скатились куда-то вниз, судя по тяжелому всплеску, как минимум один из них упал в воду. Не беда.

Я видел все очень, очень четко. Каждый окружающий меня предмет был наполнен смыслом, но сам при этом полупрозрачен. Кажется, я мог смотреть сквозь стены. Взгляд — мысль — дуновение ветра… Плеск у самых ног. Искры звезд.

Босые ноги чувствуют теплый еще песок, в котором попадаются острые бесформенные камни. Просто песок… Я машинально взял горсть, медленно высыпал в ночь. Песчинки унеслись, рассеявшись, но на мгновенье они выглядели как беспорядочный поток сыпящихся с неба звезд. Песок остался на ладони, я зачем-то тщательно вытер ее о штаны. Хотя это не имело никакого значения.

Ощущения — замершие в проводах нервов разряды. Нет ни холода, ни жажды. Нет ничего. Только я — маленький человек с ружьем в руке, сидящий у самого моря. И Космос. Зовущий, тянущий. Умирать, оказывается, ничуть не страшно, только немного жутковатое, похожее на скрежет мелких стеклянных осколков по коже, ощущение нереальной, дурманящей мозг свободы. Наверно, так чувствует себя марионетка, впервые коснувшаяся пальцами нитей, к которым она подвешена.

Свобода — это ощущение тех нескольких крохотных секунд, пока летишь вниз, перерезав удерживающие, успевшие за столько лет срастись с плотью и костями, нити.

Я положил ружье прикладом на песок, все так же медленно приподнял дуло и положил его на подбородок. Оно было большое, блок из трех стволов никак не мог уместиться в рот, но этого и не требовалось. Металл охладил губы, что-то в этой процедуре напоминало какую-то медицинскую операцию, которую ужасно неудобно и стыдно делать самому на себе. Ствол поерзал и замер. И три глаза, уставившиеся мне в лицо, не были глазами смерти. Просто три отверстия, каналы, по которым можно получить последнее благословение. В голове что-то запело, тысячи разных, знакомых и незнакомых голосов, звуков, существование которых я раньше не мог себе и представить. Хор самого Космоса. Я положил пальцы правой ноги на спусковую скобу, она показалась очень маленькой, тонкой. Неудобно нажимать. Пришла мысль, от которой пахнуло чем-то гадким и старым, как от испортившегося бульона — люди, которые умирали до меня, вот так же, вынужденные нащупывать босой ногой непослушную спусковую скобу, они тоже нелепо выглядели до смерти. Ничего возвышенного, хлопотная и неприятная по своей форме процедура. Приходится удерживать обеими руками норовящий соскользнуть с подбородка ствол и при этом вслепую, сжав коленями острое цевье, нащупывать скобу. Последнее унижение.

У меня ушло минуты пол. Потом большой палец вдруг зацепился за что-то железное и холодное и я понял — все кончено.

«Эй, старик, — сказал я. Собственный голос, пусть и не покинувший рта, казался красивым, чарующим, звучащим задушевно и плавно, как рассказанная под луной старая и прекрасная сказка, — Извини, что не угостил напоследок сигаретой. Сам понимаешь…»

Мне никто не ответил. Да и глупо было бы отвечать самому себе в такой момент.

Я попытался сосредоточиться, найти ту нужную мысль, с которой стоило умереть. Но внутри было холодно и пусто, мысли пропали, высыпались, как минуту назад песок из руки. Хотелось подумать о чем-то таком, с чем будет спокойней делать последний вдох. Что-нибудь обнадеживающее, философское, вечное. И красивое, наверно. Прошлое… мир… Космос… Это все было далеко и в эту секунду почему-то не имело ко мне никакого отношения. Это были не те, неправильные мысли. Значит, надо…

Он опять застал меня врасплох. На нем снова были черные кожаные штаны и майка, такая белая, что в свете звезд даже смотрелась желтоватой. Он подошел ко мне, засунув руки в карманы, молча примостился рядом, на расстоянии вытянутой руки. Он даже ничего не сказал, а я уже почувствовал, что все пропало. Мой идеально четкий, простой и холодный мир, в котором я готовился к смерти, стал оседать, плавиться, непоправимо рушиться, нарушая сложнейший паутинный узор решимости. Прошло не больше секунды — и я уже чувствовал себя глупо, сидя на песке, со смотрящим в лицо стволом. Беспомощно и глупо, как ребенок, которого застукали на том, что он подражает взрослым.

— Что? — спросил я.

— Надеюсь, я не мешаю, — ответил Котенок, взъерошивая свои вихры и нахохливаясь. С моря дул прохладный ветер, а на нем была только майка, — Извини, если отвлек.

— Паршивец.

— Угу.

Он достал руку из кармана и я почти не удивился, когда увидел лежащий на ладони патрон.

— Это для меня, — сказал Котенок, протягивая его мне, — Вставь сразу, пожалуйста.

— Зачем?

— Ружье будет покрыто твоей кровью, если я попытаюсь зарядить его после этого, она может попасть в механизм и будет осечка.

Я взял патрон деревянными пальцами, покрутил перед глазами. В нем нечего было рассматривать, он был самой простой вещью в этом мире. Пластиковый цилиндр, латунная гильза, немного пороха. Я переломил его пополам, порох серой сыпучей змеей скользнул в море, запрыгали вниз, неуклюже зарываясь в песок, граненные блестящие дробинки.

— У меня есть еще один.

Он сунул руку в другой карман.

— Убирайся, — процедил я. Руки стеклянели, теряли силу. Несмотря на порывы ветра, почему стало жарко, так, что на верхней губе и лбу выступил соленый пот, — Проваливай к черту. Сейчас!

Он сел по-турецки, стал смотреть в горизонт. Может, он что-то там даже видел, у него было неплохое зрение, лучше, чем у меня.

— Если ты не уйдешь, я выстрелю в тебя, — где-то далеко пробормотал что-то себе под нос Линус-Два, но я не разобрал слов, — Клянусь Герханом. Если нам придется убить друг друга так или иначе, я буду тем, кто нажмет на спусковой крючок. Это время выбора. Ты слышишь меня? Эй!