Сергей Чичин - Поход клюнутого

— А ты надень. Вдруг магические свойства проявятся?

— Вот ты и надень. На нашего брата вешать волшебные побрякушки неразумно, никогда не поймешь, то ли оно само не работает, то ли наш резистенс давит, а то ли оно так забурления усиливает, что…

— Уломал, языкастый, — Торгрим отобрал у гоблина перстень и не без труда насадил его на мизинец левой руки. — Что-то ничего не чувствую.

— И внешне почти не изменился. Правда, только что выглядил как нормальный чумазый оборванец, а тут кольцо явно краденое… в результате образ сделался сугубо подозрителен.

— К стремгодовой его матери, — Торгрим ухватился за кольцо и попытался его стащить с пальца, но не тут-то было. — Ладно, сниму, как маслом или мылом разживемся. Что еще?

— Записная книжка в переплете из дрейковой шкурки — если захочешь перед сном почитать, как грамотеям свойственно, только свистни. Лягушка…

— Лягушка?

— Ну да. Потрошеная лягушка в прозрачной баночке. Не знаю, в чем суть, но заворожен был мощью сего решения. Ах да, вот же — специально для тебя прихватил, когда подлая гаргулья от меня смылась, чтоб ты не так ругался… тебе сначала надо было отдать, а потом уже про остальное хвастаться.

Торгрим настороженно принял плетеный туесок, небезосновательно опасаясь, что из него может вылезти какая-нибудь гадость… но под крышкой обнаружилось, подумать только, тобакко — плотно умятые коричневые стружки, судя по резкому горькому духу — с лучших пакотарских плантаций.

— Не за что, — самодовольно упредил Бинго невнятное дварфийское бурчание. — Чем могу, тем более ежели ты правда от курения расслабляешься, то и мне хорошо — лишних пять минут небит побуду.

Он долго еще что-то вещал, извивался в седле, изображал в лицах и декламировал, приподнимаясь на стременах, но Торгриму решительно никакого дела до этого не было. Он дрожащими от жадности руками достал свою трубку, вытряс из нее застывшие остатки старого скверного курева, натолкал мажеского зелья — по всем правилам, в три приема, плотно утаптывая заскорузлым пальцем и продувая для лучшей тяги, тут только спохватился, что прикурить-то не от чего — разве что начать тут же над осликовыми ушами лязгать железом о железо, высекая искру?… Но Бинго и тут не подвел — услужливо подал лупу с вычурной ручкой.

— Это когда я решил зайти через подвал, — пояснил он, но оценил затуманенный дварфов взор и махнул рукой. — А, Стремгод с тобой, борода, получай удовольствие. Я тебе припомню.

Солнце, вылезшее над оставшимся позади городом, как раз дотянуло лучи до неспешно трусящего отряда, и Торгрим со второй же попытки завел в трубке блуждающий огонек. Идеально подсушенное тобакко охотно разгорелось, густые дымные облака окутали дварфа, и на какое-то время все стало хорошо. Торгрим забыл даже, что сидит в седле, а с седла и упасть недолго; расслабился полностью, прикрыл глаза, чтобы дым не щипал, одной рукой держал трубку, другой праздно придерживал узду, и даже начал намурлыкивать некий образчик дварфийского песенного творчества — не очень музыкальный, но зато идеологически до точки выверенный.

Длилось это долго ли, коротко ли, но через некоторое время прозвучавший над ухом смачный хряск прервал идиллию. Торгрим разлепил веки, подул перед собой, без радости разгоняя дым, и огляделся.

На дороге впереди маячил круп лошади, над которым восседала латная статуя; вся эта конструкция от дварфа и его спутника неспешно удалялась. Бинго в седле по соседству озадаченно вертел в руке здоровенную латную перчатку.

— Чего это он, а? Подъехал, посмотрел, кинул варежку и наутек.

— Это он тебя на поединок вызвал, — пребывая в никотиновой эйфории, Торгрим даже разозлиться сходу не сумел. — Такие у них ритуалы.

— Варежкой?

— Ну да. Раз ты ее принял — значит, биться готов.

— Еще б штаны метнул. А куда он тогда намылился, если биться собирался? Думал, что я забоюсь, а увидев, что варежка поймана — сам труханул?

— У них, по-моему, положено так, — Торгрим без большой уверенности пожал плечами. — Надо разъехаться, чтоб потом съехаться с понтами, сшибиться железными пузами, дабы пошел гул и лязг… Ах да, они же еще копьями норовят перетыкиваться, а копья длинные, вблизи не провернешь.

— Что-то копья у него я не вижу.

— И я не вижу, — дварф вздохнул. — А также не вижу и оруженосца, на вменяемость коего можно было бы понадеяться. Ладно, жди, попробую поговорить.

— Смотри не унижайся, — наставил Бинго. — Не забывай, что я этот самый… доблестный рыцарь Бингенштауфен, мне западло перед каждым расшаркиваться, да еще и его варежки собирать. И драться я с ним не буду!

— Ну, это уже как получится. Ты ж договора соблюдаешь? Вот перчатка и есть вроде договора меж двумя рыцарями.

— Я свято чту договоры! — Бинго подбоченился. — Но одно дело его чтить добровольно, и совсем другое, когда на горизонте битье маячит. Под давлением все ухудшается, в том числе мое отношение.

— Да ладно, не трезвонь в набат раньше времени — он тебя в полтора раза мельче.

— Но железом-то как увешан! Я все руки отобью по самые плечи, его обстукивая. На, отдай ему железную граблю, да объясни доходчиво, куда ему идтить с такими претензиями.

Дварф принял перчатку и, пришпорив пони, поехал вдогонку за встречным рыцарем. Тот остановил коня неподалеку, развернул его и теперь глядел выжидающе, поворотив глухой шлем и стискивая голой правой рукой рукоять седельного бранка.

— Честь имею, — неуклюже вступил в разговор Торгрим. — Вот, вы обронили перчаточку. Рыцарь Бингенштауфен интересуется, какого ваще нах… в смысле, чем вызвал ваше неудовольствие.

— Своим девизом, — ответствовал рыцарь неожиданно женским голосом. — Я понимаю, что доспех скрывает многое, но я не считаю себя тем, чем являюсь согласно этой возмутительной клевете.

— Вы, совершенно определенно, этим и не являетесь… мадам, — прибалдело заверил Торгрим. — Сей девиз был заведен моим патроном на случай совершенно конкретный… мнэ, ну да, так и есть — показать своему заклятому врагу, который и есть ровно то, что там написано.

— Но щит был показан мне, и подобные оскорбления я, как рыцарь, намерена смывать кровью!

— Я как-то сомневаюсь, чтоб Вам персонально что-то показывали. Вы б глаза не продавали почем зря, вот и не возникало бы ненужных неприятностей.

— Ты собираешься меня учить, смерд?

— Да я кого угодно горазд поучить, — Торгрим многозначительно повел трубкой. — Мадам, явите разум. Мой рыцарь — он сам это самое, что на щите написано, и обратите внимание, что у него каждая ручища толщиной с Вашу талию, он долбанет почем зря — а я потом буду мучиться, что допустил такое обхождение с благородной дамой, к тому же самых правильных устоев. Хотите, срубите мне ветку вон с того дерева, и я взамен Вас ею показательно выдеру сэра Бинген-как-бишь-его, как сидорову козу!