Ольга Григорьева - Ладога

Город вальхов назывался Руа и стоял прямо на берегу реки Сены, достаточно далеко от моря. Это был первый город из камня, который мне довелось увидеть. Если бы не туман, благодатно спрятавший драккары ярла и позволивший ему незамеченным подойти к городу, да хитрость, благодаря которой мы неприметно миновали береговые земли, – не такой малой кровью достался бы викингу Руа. Теперь все восславляли мудрость ярла, а ведь как роптали и скрежетали зубами, скрываясь от любой встречной ладьи, отходя от берега при появлении жилой деревушки и прячась в ночной темноте, когда даже укрепленные по бортам факелы Ролло приказывал гасить! Как косились на него, пробираясь через узкий пролив, по одну сторону которого жили бритты и саксы, а по другую вальхи. Может, и излишней была осторожность ярла, но она принесла свои плоды – город не подозревал о нападении, и приветственно распахнутые городские ворота первыми увидели, как из утреннего тумана выскочили, нацелясь на Руа, хищные морды Ролловых драккаров, и, словно кромешники, посыпались с них вооруженные викинги. Тонко завопила дудка на городской башне и смолкла, не успев потревожить предрассветный крепкий сон вальхов. Кто-то, правда, пытался сопротивляться, но с ними быстро и умело расправились. Мы не могли упускать удачу, хотя гребли всю ночь, ни на мгновение не останавливаясь и не промеряя глубину, а доверяясь лишь умению одноглазого Бю – первого кормщика урман. Чутье никогда не изменяло ему и теперь не подвело, как не подвело оно и его ярла. Ролло сделал первый шаг к своей заветной цели. Пока – по трупам немногих дружинников и их жен с детьми, а что будет дальше? Завоевать легко – удержать трудно…

Ия подошла ко мне, робко отерла ладошкой кровь со щеки. Кровь была чужая – я не поранился да и убивал лишь тех, кто сам пер на меч. С детьми и женщинами разделывались другие.

Ролло был умен – дети могут отомстить за отцов, а матери воинов всегда будут рожать лишь воинов. И те, и другие – опасны, а значит, и не имеют права жить. Он не видел в стонущих жертвах людей – резал их, как больную скотину, без малейшего сожаления. Согнутые к земле простолюдины покорно взирали, как урманский меч сечет головы тем, кто совсем недавно был их защитой и опорой. И почти все плакали… Тихо, беззвучно, будто потеряли голос. А над ними неслась песнь Биера. Скальд пел убитым в бою и тем хирдаманнам, которым предстояло умереть уже от руки своих. В хирде не лечили безнадежно раненых – добивали.

Голова городского старейшины, уже лишенная тела, страшно выпученными глазами смотрела на убийство его верных воинов, на мечи и топоры, секущие тела его родни. У него была красивая молодая жена с темными смоляными косами и слегка удлиненными глазами. Она со страху готова была на все – целовала ярлу ноги, трясущимися руками творила крест, взывая к своему богу. Ей ничего не помогло. Ни бог, ни ярл. Смеясь, хирдаманны поволокли ее за волосы подальше от кровавой бойни – насладиться молодым телом, а потом убить. Не будь она женой старейшины, может, и оставили бы красивую рабыню – как-никак, не часто попадаются покорные и прекрасные пленницы, да и стоят они недешево.

Ролло нравилось смотреть на стонущих горожан, нравилась их безропотная покорность. Страх – первая ступень длинного всхода, ведущего к преклонению.

Время от времени хирдманны приводили к нему пойманных при попытке сбежать из города пленников. Ролло старался сам не убивать – делал знак Темному Олафу или молодому, злому, точно голодный волк, Рангвальду, и те хладнокровно расправлялись с пойманными.

– Холег…

Я обернулся на голос. Могучие руки Темного держали за волосы молодую, на сносях, женщину. Она стояла на коленях, и ее круглый живот, почти касаясь земли, беззащитно выпирал вперед. Рангвальд примерялся ножом к обнаженной шее, но она умоляюще смотрела на меня и, видно, не расслышав в пылу боя мое имя, шептала:

– Холег…

Почему выбрала меня эта женщина? Может, отличало меня нечто невидимое от остальных хирдманнов или дала ей нелепую надежду доверчивость жмущейся к моему плечу Ии – не знаю, только глядела она так, что дрогнуло сердце и понял – не прощу себе, коли не попытаюсь хотя бы… Сделал шаг к Рангвальду, быстро перехватил опускающееся запястье. Нож повис в воздухе, над судорожно вздрагивающим белым горлом. Олаф непонимающе взглянул на меня. Ролло затаился в ожидании неприятностей, а вальхи даже плакать перестали, впившись в меня сумасшедшими глазами.

– Не мешай, Хельг.

Меня Олаф попросил, а будь на моем месте кто иной – уже отшвырнул бы в сторону, как котенка. После отменной погоды на море и удачного прохода по ночной чужой реке урмане стали относиться ко мне с почтением. Даже самые недоверчивые не могли вспомнить, чтобы им так везло. Обижать меня становилось опасно. Боги могут рассердиться.

– Отпусти ее, Олаф, – твердо сказал я и воспользовался излюбленным доводом самого Ролло: – Боги так хотят.

Олаф растерялся. С одной стороны – воля ярла, с другой – недозволение Асов… Нелегкая задача для не приученного к выбору хирдманна. Наконец он повернулся к ярлу, ожидая, что скажет тот. Лицо у Ролло, казалось, стало каменным, а глаза уже не морозили – пронзали холодом сквозь кольчугу.

– Делай, что я велел, – сухо сказал он Олафу, и тот, повеселев, вновь потянул волосы пленницы вверх. Теперь гнев Асов упадет на ярла – не на него. Рангвальд с усмешкой вырвался из моих рук, занес нож, и в это мгновение что-то тонко свистнуло. Я сразу узнал этот звук. Так поет смертную песнь охотничья стрела. Не думая, вскинул меч, чуть не срезав бороду Ролло, и стрела разочарованно звякнула о железо – не в меч целила, а в незащищенную шею ярла. Упала на землю… Длинная, хищная, окованная железом… Олаф мгновенно определил стрелявшего, указал викингам на каменную галерею. Хирдманны рванулись туда, но спустя немного вышли, разводя руками, – стрелка там не оказалось. Между тем женщина все еще ожидала своей смерти. Ее глаза следили за каждым моим движением, перекатывая под веками красные вспухшие жилки. Ролло задумчиво потирал шею, будто чувствовал на ней холодное жало стрелы, когда вперед выступил Бю. Тот самый Бю, который чаще всех упоминал богов и любил предрекать их волю. Раньше я считал его слова чистой ложью, выдумкой во благо Ролло, но теперь мне пришлось убедиться в своей ошибке. Одноглазый верил во все, что говорил. Возможно, он был чем-то вроде нашей Сновидицы.

Когда он произносил пророчества, лицо у него разглаживалось и, казалось, даже слепой глаз приоткрывался, желая увидеть белый свет вместе со своим зрячим собратом.

– Не убивай женщину, – сказал Бю. – Хельг прав. Асы даруют ей жизнь.