Дарья Еремина - Дочь Императора. Том 2

- Скажи мне, что отец засадил его за решетку не из-за мести. Скажи, что Кларисс позволила это не из-за стыда и чувства вины.

- Я достаточно хорошо узнала кузена за этот год. Если бы жестокость и чувство безнаказанности можно было контролировать, если бы его поступки были сгоряча или по приказу более сильной личности... Но нет, он не поддается влиянию. Он вообще не поддается влиянию. Все что тебе может показаться, это лишь очередная игра, Дайан. Я пыталась увидеть хоть каплю надежды.

- Вы не продержите его там вечно...

- Через несколько лет это уже не будет тебя волновать. Даже если ты законсервируешь себя в этом безумии, тебе будет больно лишь дольше, но это дольше не будет длиться вечно.

- Зачем ты пришла?

Целесс посмотрела на дверь, будто кто-то собирался зайти. Потом вернула взгляд ко мне.

- Я могу убрать его из твоей памяти. Если хочешь.

Сглотнув, я закрыла глаза. Тогда и полились слезы. Сами. Тихо, быстро, неожиданно.

- Отцепить не смогу, но с этим, думаю, ты справишься. – Помолчав немного, она вздохнула как-то судорожно, будто сама чуть не плакала. Но глаза были сухими. – Мы много говорили. Я ни с кем не говорила так много, даже с Андресом. Мы говорили даже о псионической коррекции, какую практикуют в Немом замке. Я могла бы, если бы он позволил. Тогда бы можно было думать о том, чтобы выйти...

- Зачем ты мне это говоришь? – Остановила я ее.

- Я не могу закрыть огромные пласты памяти и вбить в сознание элементарные человеческие законы собственному кузену без его разрешения.

- Целесс, прости, но это все чушь. Он сделал ничуть не больше любого, кто участвовал в войне.

- Он ланит! – Целесс дернула головой. – Полукровка... Он воспитан так, что в будущее страшно заглядывать. Если бы не остановили тогда, сам бы он не остановился никогда. Чувства, желание, любовь – это все ничтожно, когда речь идет о...

- О невоспитанном и беспринципном монстре, не гнушающийся ничем для воплощения своих не редко грязных прихотей. – Кивнула я успокаиваясь и поднимаясь из кресла. Вытерев лицо, я остановилась у двери. - Цель его нахождения в Немом замке – изоляция от общества? Ведь вряд ли речь идет о наказании, если выпускать все равно не собираетесь. Твои сестринские чувства, отцовская вина, материнская любовь Кларисс – все это и выразилось в верхней камере, необходимости согласия на вмешательство и разрешение на посещения?

- Дайан, перестань...

- Почему же вам так тяжело сделать еще один маленький шажок назад и позволить мне... быть там с ним?

- Жить там, ты хотела сказать? День за днем, год за годом, десятилетие за десятилетием? Весь твой план – это сыграть на отцовских чувствах Андреса. А уж если ты забеременеешь, конечно, дед не позволит родиться своему внуку в тюрьме.

- И ты на самом деле не веришь?

- В чувства Андреса – верю. И он сделает это. В твои – нет. У тебя мотивы суки в период течкой. И что делать, когда тебя не станет или ты просто ему надоешь? Сажать обратно? Потому что если ты и мнишь себя способной оказывать на Ройса влияние, то это лишь следствие его тщательно продуманной игры. От и до. Вплоть до камеры на двоих, кратковременного счастья и рождения ребенка. Кто защитит его лучше, чем дочь Андреса?

- И ты здесь именно потому, что мой план имеет абсолютно реальные шансы на успех.

- Я могу закрыть его в твоей памяти. Ни воспоминания, ни намека. Ты не будешь знать о его существовании. Зу очень быстро займет место в твоем сердце, и вы будете счастливы. Для тебя это самый лучший выход. Ты успокоишься и будешь свободна от него. Все мгновенно изменится. И ты будешь честна с собой и тем, кого любишь. Не смотри на меня так. Подумай. Наедине с собой. У тебя впереди вся жизнь. Ты забудешь о нем и так, но измаешься и исстрадаешься, определенно упустив такое близкое счастье. Я могу помочь, если хочешь. Ройс – это несколько дней твоей жизни. Даже месяца не наберется...

Поднявшись, Целесс замерла, взглянула на меня на прощание, и исчезла. Вернувшись к креслу, я села и обняла колени. Глаза были сухими. В мыслях пустота. Только ступни мерзли и ладони были холодными и влажными.

Неужели это правда? Неужели, Ройс – это несколько дней моей жизни? Интересно, необходимость спрашивать разрешения – это и есть выражение ланитского воспитания Целесс? Была бы я довольна, если бы она сделала это без спросу?

Почему-то появилось ощущение, что кого-то уже из моей памяти стерли. А возможно и не только моей, но и памяти всей страны. Как Ройс однажды сказал о контроле: один раз попробуешь, а потом уже сложно не контролировать. Случилась неприятность – вон из памяти. Стер и снова счастлив. Несчастная любовь – стер и счастлив...

Она не верит, потому что я боюсь. Ее вера мне не нужна. Важнее то, что я верю в Ройса. И не в свою способность влиять на него. А в простые чувства. Даже в самые низменные желания. Он воспитан так, что в его будущее страшно смотреть? Так ему восемнадцать было. Свой девятнадцатый день рождения он встретил в тюрьме. Я помню. Я узнала уже позже. Он спросил: «Уже май?». А я ответила: «Завтра май». Вот где-то в этом мае и был его день рождения. Совсем мальчишка.

И он стоял, припав плечом к стене и повернув подбородок в сторону кузины.

- Целесс предлагала закрыть все воспоминания о тебе... – Усмехнулась я, перебирая пальцы по решетке.

Полукровка повел подбородком, а потом оперся о стену спиной. Он смотрел на кузину и я не могла понять о чем он мог бы думать. Неуютно было в наступившей тишине. Я чувствовала себя глупо и в груди все сжималось. Как не пыталась, поймать его взгляд не удавалось.

- Пойдем, Дайан. – Кивнула ланитка на коридор, разворачиваясь. - Если ты уйдешь сейчас...

- Я не уйду.

Кинув последний взгляд на Ройса, она пошла по коридору.

- Я жду тебя, Дайан. Если не выйдешь через пять минут, Андрес узнает о вашей с Деканом игре иллюзиями.

- Уходи. – Кивнул Ройс, наконец, остановив на мне взгляд.

- Знаешь... – Начала я, улыбаясь. Я хотела рассказать обо всем на свете. О том, что пыталась не думать о нем. Но Ройс прервал громко и грубо. Я вздрогнула.

- Не знаю и знать не хочу. Если тебе тяжело, соглашайся на предложение Целесс.

Закрыв глаза, я уперла лоб в решетку. Перед глазами проплывали моменты нашего общего прошлого, воспоминания о которых помогали хотя бы уснуть. Благодаря им я находила силы каждый день что-то делать. Он был слишком сильным псиоником, чтобы не уловить эти картинки. И был лишен возможности закрыться от них...

Деревня в двух часах от Ухенера и не поддающиеся пуговки в дрожащих пальцах: «Сделай какую-нибудь гадость, чтобы я вспомнила, что передо мной ты». Березовая опушка Перелесья, когда уже съедаемый жаром, бледный, с капельками пота на лбу: «Еще один и мы вернемся домой». Пальцы, ласкающие плечо и шею в тот день, когда я узнала отца: «Не был я на севере». Дыхание, обжигающее затылок и руки, согревающие плечи на дирижабле над Миренгоем... Нескончаемая колонна белых исполинов и застывшие, так и не пролившиеся слезы в его глазах. Та последняя ночь на севере. И долгие, немыслимо долгие, болезненные, откровенные разговоры уже здесь. Каждый раз, день за днем, миг за мигом, когда мир стремительно рушился, и лишь он мог понять. Мне казалось, что мог. Я молчала. И он молчал. Он любил. И я полюбила. И был тот единственный поцелуй, после которого прошел год отчаянных попыток забыть. Бегства от снов, от воспоминаний, от мыслей, от мечтаний и иллюзий, от надежд, от себя – безуспешно.