Лорел Гамильтон - Поцелуй теней

– Так тебе нравятся мои волосы, когда они свободны, принцесса? – повторил он.

– Что?

– Ты говорила, что должна видеть их без плаща. Тебе они нравятся?

Я кивнула, не в силах говорить. Они мне еще как нравились.

Дойл смотрел на меня, и я видела его глаза. Все остальное его лицо скрывал ветер, перья и темнота. Я встряхнула головой и отвела взгляд.

– Сегодня ты уже дважды пытался зачаровать меня глазами, Дойл. Зачем?

– Королева хотела, чтобы я так тебя испытал. Она всегда говорила, что глаза – лучшая моя черта.

Я позволила себе оглядеть сильные закругления его тела. Налетел порыв ветра, и вдруг Дойл оказался в облаке собственных волос, черных и мягких, и почти скрылось его тело, черное на черном.

Я снова подняла глаза ему навстречу.

– Если моя тетка считает, что лучшее в тебе – глаза, то... – Я покачала головой, выдохнула и закончила: – Скажем тогда, что у нас с ней, очевидно, разные критерии.

Он засмеялся. Дойл – засмеялся! Я слыхала его смех в Лос-Анджелесе, но совсем не такой. Сейчас он смеялся рокочущим утробным смехом, будто раскат грома. Хороший смех, сердечный и искренний. Он отозвался эхом в холмах, наполнил ветреную ночь радостным звуком. Так почему же у меня сердце при этом провалилось куда-то, и стало трудно дышать? Даже кончики пальцев закололо. Дойл не смеется. Так – не смеется. Никогда.

Ветер стих. Смех прекратился, но свет от него остался на лице Дойла, заставив его улыбнуться пошире, показав великолепные зубы.

Дойл снова накинул плащ. Если ему и было холодно без него в октябрьскую ночь, то Дойл этого не показал. Оставив плащ на одном плече, он предложил мне обнаженную руку. Он со мной заигрывал.

Я нахмурилась:

– Кажется, мы кое-что обговорили и решили притворяться, что прошлой ночи не было.

– А я ее не упомянул, – сказал он совершенно невинным голосом.

– Ты заигрываешь.

– Если бы на моем месте был Гален, ты бы не стала колебаться.

Веселье упало до тусклого сияния, заполнявшего его глаза. Он все еще что-то находил во мне забавное, и мне не нравилось, что я не знаю, что именно.

– Мы с Галеном играли в эти невинные игры с тех пор, как я стала подростком, а за тобой я никогда такого не замечала, Дойл, до прошлой ночи.

– Сегодня тебя ждут еще и не такие чудеса, Мередит. Чудеса куда более неожиданные, чем я с распущенными волосами и без рубашки в октябрьский вечер.

Сейчас у него была слышна в голосе нотка, которая бывает у многих старых – снисходительный тон, который говорил, что я ребенок, и сколько бы лет мне ни было, по сравнению с ними я все равно еще дитя, несмышленыш.

Снисходительным по отношению ко мне Дойл уже бывал. Мне стало почти спокойно.

– Что может быть удивительнее, чем Мрак королевы, флиртующий с другой женщиной?

Он покачал головой, все еще предлагая мне руку.

– Я думаю, что у королевы есть новости, по сравнению с которыми все, что я могу сказать, будет пресным.

– Что за новости, Дойл?

– Удовольствие их сообщить принадлежит королеве, а не мне.

– Тогда прекрати намеки, – потребовала я. – Это на тебя не похоже.

Он покачал головой, и улыбка скользнула по его лицу.

– Да, наверное, не похоже. Когда королева изложит тебе свои новости, я объясню перемены в моем поведении. – Лицо его стало серьезнее, спокойнее, превратилось почти что в его обычную черную маску. – Это честно?

Я посмотрела на него, и на моих глазах погасли последние искорки веселья на этом лице.

– Думаю, да, – кивнула я.

Он предложил мне руку.

– Закрой собственное тело, и тогда я возьму тебя под руку.

– Почему тебя так волнует, что я в таком виде?

– Ты был тверже алмаза насчет того, что вчерашней ночи не было, о ней никогда говорить даже не будем. Теперь ты вдруг снова заигрываешь. Что изменилось?

– Если бы я сказал, что дело в кольце у тебя на пальце, ты бы поняла?

– Нет.

Он улыбнулся, на этот раз чуть-чуть, почти обычным своим движением губ. Потом надел второй рукав плаща, так что видна осталась только кисть.

– Так лучше?

– Да, спасибо.

– Тогда изволь взять меня под руку, принцесса, и окажи мне честь доставить тебя пред очи королевы.

Голос его был ровен, лишен эмоций, лишен значения. Я даже чуть не пожалела о тех эмоциях, что звучали в нем секунду назад. Сейчас его слова могли значить очень многое или просто ничего. Слова без окрашивающих их эмоций почти бесполезны.

– У тебя бывают интонации, средние между полной безжизненностью и веселой снисходительностью? – спросила я.

Та же тонкая улыбка мелькнула у него на губах.

– Я попробую найти... компромисс между этими двумя.

Я аккуратно продела свою руку в его. Между нашей кожей был плащ.

– Спасибо, – сказала я.

– Всегда пожалуйста.

Голос остался так же пуст, но какая-то едва заметная искорка тепла в нем ощущалась.

Дойл сказал, что постарается найти компромисс. Очевидно, он начал над ним работать. Донельзя своевременно.

Глава 26

Мощеная дорога резко оборвалась в траве. Дорога, как и тропа, не доходила ни до одного холма. Мы стояли у конца дороги, и ничего перед нами не было, кроме травы. Траву утоптало бесчисленное множество ног, но утоптало ровно, и ни в одном направлении она не была утоптана сильнее. Одно из наших древних прозвищ – "скрытые". Может, мы и превратились сейчас в туристскую достопримечательность, но старые привычки держатся долго.

Иногда "охотники за феями" с биноклями становятся лагерем снаружи и целыми днями ничего не видят и ночами тоже. Если кто-то наблюдает за нами из холодной тьмы, он может увидеть "что-то".

Я не пыталась найти дверь – Дойл проведет нас внутрь без малейших моих усилий. Эта дверь перемещается по какому-то своему графику или графику королевы. Что бы ни приводило ее в движение, иногда дверь выходит на дорогу, а иногда нет. Подростком, когда мне хотелось тайно смыться из дому ночью и вернуться поздно, приходилось надеяться, что дверь не переместится, пока меня не будет дома. Небольшая магия, необходимая для поиска двери, предупредит стражей, и начнется, как говорится, веселье. Я думала тогда, в отрочестве, что эту проклятую дверь нарочно двигают.

Дойл повел меня по траве. Каблуки уходили в мягкую землю, и мне пришлось идти почти на цыпочках, чтобы их не особенно вымазать. От пистолета на лодыжке походка становилась еще более неуклюжей. Хорошо еще, что я не выбрала каблуки повыше.

Когда Дойл увел меня с аллеи, прочь от призрачных огоньков, темнота показалась еще гуще, чем раньше. Тусклые это были огоньки, но любой свет придает ночи вес и вещественность. Я чуть сильнее вцепилась в руку Дойла, когда свет остался позади и мы вошли в звездную темноту.