Тэд Уильямс - Трон из костей дракона

— Это значит, что льстецы не любимы мной. Впрочем неважно! — Бинабик откинул голову и засмеялся, тряхнув черными волосами. И без того узкие глаза превратились в едва различимые щелочки. — Неважно. Мы зашли так далеко, как заблудился затерянный Пиквинег — я говорю о нашей беседе. Нет, не спрашивай ни про что. Мы остановимся здесь отдыхать, и я буду рассказывать тебе о том, как я встречал моего друга, Кантаку.

Они нашли подходящий осколок гранита, торчащий из мха, словно огромный указательный палец, окрашенный ярким солнечным светом. Тролль и юноша взобрались на него и устроились поудобнее на верхушке. Стояла глубока тишина, и пыль от шагов путешественников уже не кружилась в воздухе. Бинабик залез в мешок и вытащил оттуда большой кусок сушеного мяса и мех со слабым кислым вином. Набив рот едой, Саймон скинул башмаки и весело болтал ногами, подставляя стертые пятки живительным лучам солнца. Бинабик бросил критический взгляд на обувь своего товарища.

— Мы должны найти что-нибудь другое. — Он пощупал истрепанную, разодранную кожу. — Когда болят ноги, и душе несдобровать.

Саймон улыбнулся этим словам.

Некоторое время они молчали, убаюканные шелестом листвы полного жизни Альдхорта.

— Итак, — сказал тролль наконец, — первое, что надо мне сказать, это то, что мой народ не опасается волков, хотя обычно и не дружится с ним. Тролли и волки много тысячелетии делились охотничьей тропой, так что обычно мы друг с другом очень не ссориваемся. Наши соседи, если можно говорить такой вежливый термин, волосатые люди Риммергарда, говорят, что волки очень нехорошие животные, очень вероломные. Ты знаешь людей Риммергарда?

— О да! — Саймону приятно было проявить осведомленность. — Я много их видел в Хей… — Он спохватился. — В Эрчестере. Я даже разговаривал с ними. Они носят длинные бороды, — добавил он, щеголяя своими глубокими знаниями этого предмета.

— Хммм, итак, поскольку мы проживаем в высоких горах, мы, кануки, — мы, тролли — и мы не бьем этих волков, риммеры говорят, что мы «волчьи демоны». В их отмороженных мозгах, — Бинабик изобразил комическое отвращение, — они думают, что народ троллей имеет волшебство и носит зло. Мы имели кровавые битвы, очень много, между риммерами — мы зовем их крухоки — и моим народом кануков.

— Это ужасно, — сказал Саймон, вспоминая свое восхищение герцогом Изгримкуром: если вдуматься, он не очень походил на человека, жестоко избивающего невинных троллей, хотя и славился своей вспыльчивостью.

— Ужасно? Не стоит. Я лично, я считаю, что эти мужчины — и женщины — риммеры — очень глупые, неуклюжие и чересчур большого роста — но я не считаю, что они зло или должны быть умерщвлены. Ахххх, — вздохнул он и покачал головой, как священник-философ в захолустной таверне. — Я не понимаю их.

— А волки? — спросил Саймон и обругал себя за то, что перебил тролля, но на этот раз Бинабик, похоже, не обратил на него внимания.

— Мой народ проживает на скалистом Минтахоке, в горах, которые риммеры называют Тролльфельс. Мы передвигаемся на косматых легконогих баранах, растим их, пока они очень маленькие ягнята, когда они бывают достаточно большими, чтобы передвигаться на них по горным дорогам. Нет ничего такого очень хорошего, что можно сравнить с передвижением на баранах в снежном Йикануке, Саймон.

Сидеть на своем «коне», ехать по дорогам Крыши Мира… Одним величественным прыжком пересекать пропасти, такие очень глубокие, такие захватывающе очень глубокие, что если бросать камень, он половину дня будет лететь до дна.

Бинабик улыбнулся и сощурился, углубившись в счастливые воспоминания.

Саймон, попытавшись вообразить такую высоту, почувствовал головокружение и обеими руками ухватился за надежный камень. Потом на всякий случай еще раз посмотрел вниз. Этот столб, по крайней мере, не выше человеческого роста.

— Кантака была щенком, когда она была найдена мной, — продолжал Бинабик. — Ее мать очевидно была умерщвлена или, предположительно, умерла от голода. Она сердилась на меня, очень много белой шерсти и очень черный нос, когда была найдена мной. — Он улыбнулся. — Да, сейчас она совсем серая стала. Волки похожи на людей, также меняют одежду, когда растут. Я увидел, что я… тронут ее попыткой защиты. Я взял ее к себе. Мой наставник… — Бинабик помолчал. Паузу заполнил резкий крик сойки. — Мой наставник говорил, что я беру ее из рук Кинкипы, Снежной девы, и я беру к себе обязанности родителей. Мои друзья говорили, что так неразумно. Аха! Я сказал, что буду учить этого волка носить меня, как бараны с рогами. Мне не веривали, потому что раньше так никогда не сделали…

— Кто ваш наставник? — Кантака, отдыхавшая внизу на солнышке, перевернулась на спину и принялась валяться, перебирая лапами. Белый мех у нее на животе был пышным, как оторочка королевской мантии.

— Это, друг Саймон, другой рассказ, не сегодня. Но, чтобы завершить, скажу еще, что я учил Кантаку носить меня. Это был очень… — Он сморщил нос, — занимательный опыт. Но я не испытываю сожаления. Баран — прекрасно прыгающее животное, но у них мозг очень маленький. Волки же умные-умные-умные, и верные, как неоплаченный долг. Когда они ищут друга, знаешь ли, они делают это всего один раз, на всю-всю жизнь. Кантака мой друг, и я нахожу ее предпочтительнее любой овцы. Да, Кантака? Да?

Огромная волчица села. Она посмотрела на Бинабика огромными янтарными глазами и коротко залаяла.

— Видишь? — улыбнулся тролль. — Теперь нам необходимо пойти, Саймон. Я думаю, нам необходимо пойти, пока солнце стоит высоко. — Он соскользнул с камня, и юноша последовал за ним, остановившись только для того, чтобы натянуть башмаки.

Полдень миновал, и Бинабик быстро шагал через лесные заросли, отвечая на бесконечные вопросы о былых путешествиях, обнаруживая при этом завидное знакомство с местами, по которым Саймон бродил только в самых сладких ночных мечтах. Он говорил о летнем солнце, играющем в ледяных гранях сверкающего Минтахока и совершенствующем их красоту, подобно искусному молотку ювелира; о самых северных районах Альдхорта, мире безмолвных белоснежных деревьев, населенном неизвестными животными; о холодных селениях на окраинах Риммергарда, где едва слышали имя Престера Джона и где грелись у костров свирепые бородатые мужчины, самые храбрые из которых боялись призрачных фигур в окружающей их воющей тьме. Он рассказывал о тайных золотых россыпях Эрнистира, о черных извилистых тоннелях, уходящих в самое сердце Грианспогских гор, и о самих эрнистирийцах, артистичных мечтательных язычниках, населивших поля, небеса и камни своими богами, — эрнистирийцы, знавшие ситхи лучше всех людей.