ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Евгения Ульяничева
— Миша, что ты думаешь делать после… Когда все закончится?
Плотников задумался. Кажется, мальчик даже не сомневался, что победа будет за ними. Михаил же был готов к любому исходу.
— Если мы победим…
— Когда.
— Ну, хорошо. Когда мы победим, мне надо будет вернуться на Хом Росы. У меня там дом. И кошка. А ты?
Лин помолчал, и Михаил опять увидел тень на его лице. Быструю, легкую и глубокую, как от качнувшегося крыла птицы. Глаза померкли. Что-то мучило мальчика. Да и сегодня он больше не в альбом свой глядел, а в огонь.
У Плотникова каша горячим комом встала в горле. Осенило. Мельком себе подивился — экий пень-колода. Наклонился, коснулся тонкой руки.
— Эй. Даже не думай, слышишь? Даже не думай отдавать себя за нас.
Лин осторожно поставил миску на землю, коленом натянул пальцы.
— Я создан для этого.
— Чушь. Чушь! Кто вбил тебе это в голову?! Ты создан для этого, — Плотников кивнул на альбом, — ты создан для жизни. Для весны, для радости, для дружбы. Для любви, видит Лут! Это твоя жизнь, только твоя!
Он замолчал, понимая, что начинает по-настоящему сердиться. Чудно, чуждо ему стало: прозванный Ледоколом за умение словами ломать лед недоверия, за способность оставаться нелицеприятным и холодным, теперь он нужных слов отыскать не мог и горел, горел… Лин таращился удивленно своими глазищами.
Плотников сжал кулаки, выдохнул.
Продолжал уже тише, ровнее:
— Ты, наверное, не знаешь, но на Хоме Росы одна из лучших Школ Искусств. С твоими способностями ты без труда поступишь.
— Что? — Лин даже приоткрыл рот. — Что? Ты говоришь… Ты считаешь, я смогу… Учиться рисовать и все это делать, что делают настоящие художники?
Михаил видел, как светлеют глаза, как на бледных щеках вытаивает румянец. Лин походил на узника лабиринта, вдруг, за очередным поворотом, озаренного светом свободы.
— Ты уже настоящий художник, как по мне. — Проворчал Плотников. — Но учиться — почему нет. А жить сможешь у меня. Дом большой, не стеснишь. Котом больше, котом меньше…
Лин рывком поднялся, сронив альбом — чудом не в пламя. Опять сел. Снова вскочил.
— Прости, — проговорил быстро, прижав руку ко лбу. — Я… мне надо отойти. Пройтись.
Михаил встревоженно посмотрел ему вслед. И столкнулся взглядом с Нилом, тенью стоящим поодаль, у чужой палатки.
Крокодил пожевал губами, будто решая про себя какую-то задачу, затем осклабился во весь рот и показал Ледоколу большой палец.
***
Лин скорым шагом, едва удерживая себя от бега, прошагал меж рядов палаток. Так растревожили, так ошеломили его слова Михаила.
Не обязательно погибать. Можно жить. Делать то, что хочется — создавать, учиться… помогать иначе, не только актисами.
Лин остановился, стиснул ледяными пальцами щеки. Мысли метались в голове, точно муравьи в потревоженном муравейнике. Если согласиться? Жить под одной крышей с человеком.
Что Мастер на это скажет? Как Гаер поступит?
Нет.
— Моя жизнь, — повторил Лин шепотом, холодея от собственной дерзости. — Моя.
И получил — раскрывшимся перед глазами веером.
Хлестнуло пестрядью, калейдоскопными самоцветами закружило, складывая картины, скрадывая ощущение себя и пространства.
…Лин очнулся на земле, на боку. Быстро поднялся, огляделся, вытирая рот рукавом. Не было видоков, слава Луту. С каждым разом этот веер тяжелее ему давался: если прежние только сознание мутили, без сил оставляли, тот это полностью выключил, выпил.
Глубоко вдохнул, медленно выдохнул.
Пришлец. Путанный клуб над полем. Симбионт-органик? Не дать погибнуть. Успеть первым.
***
— Это и есть — резаки?
— Оне, парень. Хома Чайки произведение. От Паволоки борониться. Тварь, сучье вымя, нам уже изрядно народу подъела. Пора бы укорот дать…
Юга крутил в пальцах гладкий, черный, ровно из стеклянного камня сработанный, гребешок. Небольшой, в ладонь. И носить удобно — в волосы погрузить и вся недолга.
— Эта, Паволока… За грядами стоит, знаешь? Оттуда выкатывается. Мы с ребятами, как темнота, так пойдем-выйдем. Навтыкаем.
— Я с вами, — решительно произнес Юга.
Собрался, сжался, готовый отстаивать свое участие. На Юга после возвращения смотрели косо. Будто остуда нашла. Сторонились даже те, с кем успел и посмеяться, и с одного ножа поесть. Не все, конечно, так себя показали: Таволга вот не отступил. РамРай не отошел.
И к Луту остальных, думал Третий, кусая губы.
Никогда не желал он быть своим среди своих, никогда не хотел прислоняться-прикипать, а тут жгла нутро обида. Не своей волей я в силки угодил, думал. Но своей вас прикрыл.
Таволга же хмыкнул, подкрутил ус. Хлопнул парня по плечу, как равный — равного.
— А то как же. Ты же наш теперь.
Третий выпрямился, улыбнулся. Слышать такие речи было ему непривычно и приятно.
— Только доспех вздень, — попросил Выпь, когда Юга быстро обсказал ему разговор.
Сам он уже был в броне своей — охра и багрянец, темная зелень и чернозем. Запавшие щеки, острые скулы. Странное дело, в доспешье этом Выпь казался и выше, и много старше, чем был. Юга пригладил ему волосы, жесткие, как стерня.
Большим пальцем тронул колючий подбородок.
— Опять петь будешь? — спросил, ища глазами личину-маску.
— Как случится, — уклонился от ответа Выпь, всматриваясь в лицо друга. — Нормально тебе, после полона, опять в поле?
— Нормально, — твердо отозвался Юга, но взгляд отвел, — если бы я после каждого пинка под стул забивался, далеко бы ушел? А так, гляди, куда мы забрались.
Выпь фыркнул тихо.
— Ага. Лишь бы вылезти теперь.
Локуста, косиножка-долгоножка, терлась подле, цепляла губами рукава и волосы. Росла быстро, с каждым днем прибавляла. Выпь уже примеривался, как седлать будет.
— Маска твоя лютая, где? — спросил Юга прямо.
— Тебе к чему?
Третий замялся, затосковал. Почти попросил:
— Ай, не вздевал бы… Ты в ней будто не ты. Страшная она. Мертвая. А ты — живой.
Выпь отвернулся, руки с плеч убрал.
У Юга сердце потемнело, отяжелело ночным речным камнем.
— Пора, — сказал Второй, когда запели рогачи.
***
Толкать речи арматор не любил. Словами его были дела.
Но тут следовало. Отражение прибавило бойцами, и все смотрели на него, все ждали; а он сдавил коленями бока нравного, злого жеребца.
Приподнялся в стременах.
— Слушайте меня, люди Отражения! Я — арматор! Хозяин Башни, Господин Долгих Вольеров, Властитель Чаш, Почетный Член и до хрена еще кто! Короче сказать — Гаер, рыжий шут! Вы знаете меня все, и
