Андрэ Нортон - Трое против Колдовского Мира: Трое против Колдовского Мира. Заклинатель колдовского мира. Волшебница колдовского мира
Может быть, это было сделано, чтобы я не замерзла или чтобы не свалилась с саней, но в тот момент, обнаружив свою полную беспомощность, я видела в этом лишь очередную преграду, лишь путы, мешающие мне обрести свободу.
Все сани, виденные мною раньше, были очень громоздкими, в них запрягали лошадей. Но эти, влекомые сильными псами, неслись вперед с поразившей меня скоростью. Мы мчались в полной тишине: не перекликались колокольчики на упряжи и на передке саней, как обычно они звенели в Эсткарпе, и было что-то непонятно-пугающее в этом беззвучном полете.
Мысли мои постепенно прояснялись, но боль сосредоточилась в голове — по-видимому, давал о себе знать удар, полученный при падении; нечего было и пытаться сейчас разрешить какую-либо задачу, это было невыполнимо, и ужас мой перед оковами был скорее инстинктивным, нежели осознанным.
Я перестала вырываться из пут, просто закрыла глаза, чтобы защититься от слепящего солнечного света, усиливающего головную боль до отчаяния, и решила, что самое разумное — восстановить в памяти все происшедшее, собрав вместе обрывки воспоминаний.
Наконец мне удалось вспомнить все, вплоть до удара, нанесенного незнакомцем, и я с досадой поняла, что являюсь не спасенной, а пленницей, и сейчас мы едем по направлению к его дому или лагерю. Я знала об Эскоре очень немного (даже Зеленые не забредали далеко от цитадели Долины), в основном слухи и легенды, но ни разу прежде не слыхала я о таких людях и таких собаках.
Теперь я не видела того, кто захватил меня в плен, он, должно быть, шел сзади, за санями. А может быть, он вообще отправил меня одну, под присмотром своих четвероногих слуг, в которых был полностью уверен, а сам остался с другими спасенными?
Другие спасенные! У меня перехватило дыхание, эта мысль причинила мне острую боль.
Килан… Кемок…
Я цеплялась за это, как человек цепляется за страховочную веревку в горах, вдруг поскользнувшись и потеряв под ногами опору. Так тесно, так близко были связаны мы трое, что я твердо знала: если один из нас покинет этот мир, другие в то же мгновение узнают о роковом ударе. И хотя я потеряла свой Дар, у меня еще оставалось достаточно интуиции и разума, чтобы понять — братья мои живы, А если они живы…
Я опять дернулась, силясь освободиться от спутывающих меня веревок, но тщетно — только резко ударилась о заднюю перекладину саней, да так, что новый приступ боли чуть было снова не лишил меня чувств. И я поняла, что теперь, именно теперь, мне нужно, отринув страх, призвать себе на помощь все хладнокровие и бдительность.
За годы, проведенные среди колдуний, я постигла такие науки, каким не обучался ни один воин, и сейчас мне важно было собрать и объединить то немногое, что у меня еще осталось, то, что послужило бы ныне и оружием, и защитой. Не все сразу. Разве можно надеяться помочь братьям, если я сама не свободна? Пока я — только пленница, и значит, должна быть все время настороже, чтобы не упустить возможность, которая вдруг да представится мне.
Я очень мало знала о человеке, взявшем меня в плен, и плохо представляла, как его перехитрить. Вероятно, самое лучшее до поры до времени притворяться слабой испуганной женщиной, в которую, как он наверное считает, ему удалось вбить покорность. Однако будет безумно трудно изображать кротость мне, Каттее, принадлежавшей к древней расе и выросшей в Эсткарпе, где колдуньи издавна ставили себя выше мужчин, и воины принимали их главенство безоговорочно, не смея оспаривать его. И все-таки мне нужно было казаться беспомощной и безропотной, как бы ни было это противно моей душе.
И я лежала неподвижно в санях, наблюдая за прыжками собак, тащивших их, пытаясь разобраться в своих запутанных мыслях. Если бы я сейчас владела всей своей Силой, как когда-то, я была бы свободна уже с момента пробуждения, потому что нисколько не сомневалась, что сразу бы подчинила себе и собак, и их хозяина. Я с горечью думала, что похожа на человека, некогда здорового, ловкого, быстроногого, который, вдруг став калекой, должен смириться с тем, что отныне любой путь для него — мучительно долог и опасен.
Уже дважды собаки делали привал — они, тяжело дыша, садились в снег, высунув длинные языки и показывая устрашающие клыки. Когда псы остановились во второй раз, хозяин направился к саням, очевидно, проверить не пришла ли я в себя, но скрип снега под его ногами вовремя предупредил меня, и я закрыла глаза, вполне убедительно, как мне кажется, изображая бессознательное состояние. И пока собаки снова не тронулись в путь, я не смела открыть глаза.
Когда я очень осторожно открыла их снова, то увидела, что снежный покров вокруг уже не так девственно чист, как прежде — снег повсюду был испещрен следами других санных упряжек. Очевидно, мы приближались к цели, и я заставила себя сосредоточиться, чтобы как можно убедительнее сыграть свою роль испуганной, смиренной пленницы. Однако я решила притворяться, что нахожусь без сознания, сколько это будет возможно — мне хотелось побольше узнать о людях, к которым я попала, ибо по обилию следов на снегу я поняла, что человек, захвативший меня, живет не один, и там, куда мы направляемся, в соплеменниках его недостатка не будет.
Собаки понесли вниз по склону, потом — по долине, где деревья, как черные растопыренные пальцы, выделялись на снегу; солнце уже село, и на небе виднелась только неяркая полоска света. Деревья скрывали тех, к кому мы спешили, но я заметила за ними несколько взметнувшихся языков пламени. А затем раздался бесконечно унылый вой, и собаки, везущие сани, громко вторили ему.
Вскоре, слегка приподняв веки, я разглядела, что действительно нахожусь в лагере, а не в постоянном поселении, какие имели люди зеленой расы. Хотя уже совсем смерклось, я все же смогла различить среди деревьев какие-то шатры, так искусно поставленные, что сами деревья казались их естественным продолжением. Я вспомнила рассказ Кемока о моховухах, у которых стены жилищ были сделаны из мха, а каркасом служили ветви старых деревьев.
Стены этих шатров были не из мха, из больших кусков выделанной кожи, сшитых из узких полос; они были очень удобны в обращении, ибо стоило лишь натянуть их на колья — и вот уже готово жилище. Все шатры были поставлены под деревьями, и перед входом в каждый горел костер.
Возле каждого жилища сидели две, три, а то и четыре собаки, яростным лаем встречавшие наше приближение. Несколько мужчин выскочили наружу выяснить причины этого шума. Насколько я могла разглядеть при слабом сумеречном свете, все они и чертами, и цветом лица походили на моего спутника так, что казалось, будто они принадлежат не просто одному племени или клану, а одному и тому же семейству. Когда сани замедлили ход, а затем и вовсе остановились на опушке леса, обитатели поселка столпились вокруг них, и я сочла за лучшее продолжать делать вид, что все еще не пришла в себя.
Покрывало, одновременно бывшее моими оковами, сбросили на снег, а меня подняли и понесли туда, где ароматы готовящейся на костре еды смешивались с запахами свежевыделанных шкур, собачьей шерсти и давно не мытых человеческих тел. Меня опустили на какое-то упругое ложе, которое мягко подалось, принимая мое измученное, изболевшееся тело, избавив его от лишнего всплеска боли.
Вокруг меня слышалась вполне внятная речь, было довольно тепло, и я чувствовала свет даже сквозь закрытые веки, словно кто-то поднес светильник прямо к моему лицу. Голова моя ничем не была покрыта с тех пор, как меня откопала собака, и кто-то запустил в мои волосы руку и откинул их на одну сторону; раздались возбужденные возгласы, словно мой вид вызвал удивление.
В конце концов меня оставили в покое, однако я еще какое-то время не решалась пошевелиться и, напряженно прислушиваясь, пыталась понять, впрямь ли я осталась одна — мне не терпелось осмотреть место моего заточения.
Я начала медленно считать про себя, решив, что, досчитав до пятидесяти, нет, лучше до ста, я рискну открыть глаза, хотя поворачивать голову и вообще шевелиться пока, наверное, не стану. Может быть, даже такой ограниченный обзор даст возможность оценить ситуацию.
Досчитав наконец до ста, я, собравшись с духом, открыла глаза. К счастью, после придирчивого осмотра представителями этого племени я осталась лежать, повернув голову прямо к незавешенному входу, что позволяло мне разглядеть кое-что снаружи и не быть застигнутой врасплох.
Мое тело покоилось на куче пушистых шкур, брошенных поверх свежесрезанных веток; постель была очень удобной. Справа я вполглаза рассмотрела несколько сундуков, покрытых выделанными шкурами; на коже отчетливо были заметны узоры, хотя во многих местах краска уже выцвела и облупилась, и, как ни вглядывалась, я не смогла различить ни одного знакомого символа.
С другой стороны, напротив входа, висело несколько узких, наклоненных к стене, полок. Они были завалены сумками, деревянными коробками и глиняной посудой удивительно красивой формы, но не расписанной, вообще — лишенной каких-либо украшений. Здесь же висели два охотничьих копья.
