Анатолий Герасименко - Тотем Человека

Боб сказал:

— Пойдем вместе. Так?

— Так, — сказал я. Все обернулись на меня, а я объяснил:

— Там будет Черный. Если все, что вы тут говорили — правда, то он не знает, что я жив. Поэтому, когда Черный меня увидит, это будет… эффект внезапности, так ведь говорят?

Боб кивнул, не сводя с меня глаз.

— Вот, — сказал я. — Эффект внезапности… Дальше я буду с ним разговаривать. А вы отвлекайте Стокрылого.

— И о чем ты собрался с ним говорить? — насмешливо спросил Боб.

Я вспомнил, как давным-давно на этом самом месте Саша делила накачку со мной и Бобом. Вспомнил, как решил тогда: если смогу когда-нибудь отплатить им — отплачу сполна. Люди часто дают себе такие клятвы. И, к несчастью, им иногда представляется возможность выполнить обещанное.

А Черный…

Я знал, что скажу Черному.

— Думаю, у меня все получится, — сказал я.

Дина сжала мою руку еще сильнее — так, что стало больно. Но я не стал отнимать ладонь.

— А если не получится? — спросил Боб.

Я пожал плечами.

— Тогда не получится вообще ни у кого.

Мы молчали с минуту. Потом Саша негромко сказала:

— Пойдемте, что ли…

Мы вышли из машины и двинулись гуськом к пролому в кирпичной стене — впереди Саша, за ней Боб, Дина и я. Честно говоря, мне было страшно. Голос в голове вопил от ужаса, ноги превратились в желе. Вся надежда на благополучный исход была в том, что злость Черного ко мне прошла, так же, как и моя — к нему. Но это была очень слабая надежда. Фактически, я шел на смерть и понимал это. Это очень тяжело, идти на смерть, ребята. Нормальный человек на моем месте не смог бы сделать и шагу вперед. Да и мой Тотем — самый храбрый на свете кот — в любой момент развернулся бы на сто восемьдесят и рванул бы от того места так, что только пятки бы засверкали. Но меня кое-что держало.

Во-первых, Боб и Саша, которым я все-таки поклялся отплатить.

Во-вторых, тот боров-мафиози и его бедняга-охранник.

А, в-третьих, Черный. Не тот Черный, который ждал меня, сам того не зная, по ту сторону кирпичного забора — живой, здоровый палач, машина смерти, любовник моей жены — а стонущий, изломанный человек, которого я бросил умирать здесь же, три месяца назад, под грудой кирпича и бетона.

И за них всех я был в ответе, ребята.

А, значит, готов был умереть.

Или должен был готов умереть.

Или хотя бы думал, что должен был готов…

Голос в голове понял, что истерика бесполезна, и заткнулся — как я надеялся, надолго.

Мы шли, оскальзываясь на мокром щебне, подворачивая ноги на предательских горках кирпича, перешагивая через непонятного происхождения ямы, доверху наполненные черной водой. Мы взбирались на холмы, созданные разрушением, и спускались в долины, которые разрушение пощадило. Мы старались держаться подальше от шатающихся стен, мы перепрыгивали зияющие дыры в трухлявых полах, мы шли, и шли, и шли в поисках места, где под проливным дождем будет читать свою лекцию пернатый фанатик. А рядом, как живой дьявол, будет сидеть чудовище, в которое превратился мой старый друг. И все это время сверху лил дождь — 'проклятый, вечный, грузный, ледяной', какой и не снился Данте, хотя бы потому что Данте не слышал этот тревожный, угрожающий грохот, приближавшийся к нам со стороны Петергофа — и не видел ярких, на полнеба зарниц.

— Если что, — шепнула вдруг Дина, — я вместе с тобой буду его заговаривать.

Я хмыкнул.

— Что? — спросила она растерянно.

— Черный чувствует, когда врут, — объяснил я. — У тебя все по глазам видно.

Мы взошли на гигантский холм битого кирпича и увидели место, где должна была пройти лекция. Это был естественный амфитеатр, образовавшийся на месте огромного кругового оползня. Хинко сидели на кирпичах, на земле, на кучах строительного мусора, прямо под проливным дождем, не замечая льющихся с неба потоков воды — спокойные, веселые — и некоторые вполголоса переговаривались, и некоторые (по парочкам) целовались. По-видимому, все неплохо себя чувствовали и очень ждали лекцию. Я бегло их пересчитал: похоже, здесь было как раз полсотни человек. Преданная, однако, паства у Стокрылого. При такой погоде явка сто процентов. В центре сборища было свободное место, там кто-то положил несколько широких досок, так что образовалась импровизированная эстрада. На эстраде, чуть слева, стояло огромное кресло, все в лохмотьях обивки, но все еще величественное, почти трон — на подобных тронах восседали в своих кабинетах начальники глав-торг-снаб-сбыт-потреб-и-прочая-и-прочая-отделов. Я сразу понял, для кого это кресло.

Все было готово.

Кажется, мы успели вовремя.

Мне стало окончательно страшно.

— Охранник-то где? — пробормотал я, чтобы что-то сказать. — Что же, никто это все не охраняет? Стройка же… Режимный объект…

Боб усмехнулся.

— Охраняет, — сказал он. — Дали ему, небось, штуку-другую, так он уже второй час в ближайшем пивняке сидит и охраняет. Наивный ты, Тимоха.

— Я не наивный, — резко возразил я. Ближайшие к нам хинко обернулись и принялись нас вяло разглядывать. Похоже, они чувствовали себя в полной безопасности, даже присутствие здоровяка-пса в милицейской форме не могло их смутить. С нами была Саша — значит, мы свои. — Я не наивный, — повторил я.

— А какой же ты? — спросил Боб с легкой злостью.

— Он — великолепный, — сказала Дина. Совершенно серьезно. А потом привстала на цыпочки и поцеловала меня в щеку.

Боб ничего не сказал.

Дождь лил, как будто над нами в небе кто-то провертел дыру. Молнии били все чаще, гром бухал и бабахал, почти не переставая. 'Как пить дать воспаление легких все схватим, — подумал я. — Если доживем, конечно'.

— Ну, — произнесла через минуту Саша, — вот-вот появятся.

Она прерывисто вздохнула.

— Ждем, — предложил Боб. — Можно поближе туда подобраться…

— Не надо, — возразил я. — Вдруг у вороны пистолет есть.

— Он ворон, — сказал Боб: по-видимому, машинально.

— На вкус… — начал я, поглядел на Сашу и осекся. Она сделала вид, что не слышала — а может, и впрямь не слышала. Саша сидела на корточках и раскачивалась, мерно, медленно, глядя в пустоту.

Прошло пять минут.

Блеснула молния. Громыхнуло — совсем близко, раздельно. Дина вздрогнула. В толпе хинко кто-то одобрительно засвистел. Гром стальной телегой прокатился по небу, затих вдалеке. Мы стояли на вершине амфитеатра из битых кирпичей, а внизу были люди: ровно пятьдесят один человек. У меня хватило времени их пересчитать — раз, и второй, и даже третий, и все время получалось не пятьдесят два, а пятьдесят один. Я думал, что ошибаюсь от волнения, но потом понял: пятьдесят второй сидит у моих ног и раскачивается. Все верно. Пятьдесят два.