Хартман Рейчел - Серафина

Он снова подошел ближе. Я не отрывала глаз от золотых пуговиц его дублета.

— Серафина, если у вас какие-то неприятности, если вам нужна защита — я хочу помочь. Но не могу, потому что вы даже не намекаете, что происходит.

— Мне нельзя рассказывать. — У меня задрожал подбородок. — Я не хочу вам врать, поэтому ничего не могу сказать. Мои руки связаны.

Он дал мне свой носовой платок. Я украдкой взглянула в его лицо — на нем была написана такая тревога, что не было никаких сил терпеть. Хотелось обнять его, будто это ему самому нужны были помощь и утешение.

Мне вспомнились слова отца, сказанные прошлой ночью.

Что, если он был прав? Что, если есть шанс, хоть какой-нибудь шанс, что Киггс не станет презирать меня, если узнает правду? Один шанс на миллион — все же лучше, чем ноль. От таких мыслей у меня закружилась голова. Это было слишком, словно я снова висела над парапетом колокольни, глядя, как туфля вертится в воздухе и падает на площадь внизу.

Между нами стояла не только моя чешуя. У него были обязанности, обязательства и всепоглощающая нужда поступать правильно. Киггс, которого я любила, не мог ответить на мои чувства при нынешнем положении дел, а если бы мог, то не был бы моим Киггсом. Однажды я потянулась к нему, и он был в таком ужасе, что не сопротивлялся, но я не могла представить, чтобы он стерпел подобное снова.

Принц откашлялся.

— Сельда была вне себя от беспокойства все утро. Я сказал ей, что вы обязательно вернетесь и что тетя Дион не отпугнула вас навсегда. Искренне надеюсь, что это так.

Я слабо кивнула. Он открыл мне дверь, пропуская вперед, но, когда я проходила, придержал меня за руку.

— Пусть тетя Дион и первая наследница престола, но она не выше закона. Если вы хотите добиваться справедливого возмездия за свою руку, мы с Сельдой вас поддержим.

Я глубоко вдохнула.

— Я подумаю над этим. Спасибо.

На лице его отразилось мучение — он не высказал еще что-то важное.

— Я сердился на вас, Фина, но и беспокоился тоже.

— Простите меня, принц…

— Киггс. Пожалуйста, — сказал он. — И на себя тоже сердился. После нашей встречи с Имланном я повел себя довольно глупо, как будто совершенно позабыл о своих обязательствах и…

— Нет, — перебила я, даже чересчур жарко тряхнув головой. — Вовсе нет. Люди совершают странные поступки, когда им страшно. Я уже обо всем позабыла.

— Ага. Что ж, услышать это от вас — огромное облегчение. — Но, судя по виду, никакого облегчения он не испытывал. — Пожалуйста, знайте: я считаю себя вашим другом, какой бы неровной и ухабистой ни была наша дорога. У вас доброе сердце. Вы умный и бесстрашный сыщик — и хорошая учительница, насколько мне известно. Глиссельда клянется, что не может без вас обойтись. Мы хотим, чтобы вы остались.

Он по-прежнему держал меня за плечо. Я мягко освободилась и позволила отвезти себя домой.

29

Когда наша карета подкатила к каменному двору, небо как раз начало темнеть. Принцесса Глиссельда ждала нас и, встретив собственнолично, принялась кудахтать надо мной и корить Киггса за то, что позволил мне опять попасть в переделку, как если бы ему следовало в первую очередь защищать меня, когда весь город был охвачен бунтом. Киггс только улыбался, глядя, как она суетится, будто курочка-наседка. Глиссельда твердо взяла нас под руки и по своей привычке болтала без умолку. Я заявила, что вконец вымоталась, и при первой же возможности разбила наше маленькое трио.

Еще не было пяти, а я уже едва держалась на ногах. Кое-как дотащившись до своих покоев, я рухнула в кресло, уронив рюкзак на пол между ног.

Мне не выдержать жизни в такой близи от Киггса, если это всегда будет так же мучительно. «Останусь на канун Дня соглашения, он уже завтра вечером, а потом скажу Виридиусу, что увольняюсь, — думала я. — Или даже нет. Просто исчезну, сбегу в Блайстейн, в Порфирию или Сегош, в какой-нибудь большой город, где можно затеряться в толпе и пропасть навсегда».

Левое запястье под повязкой жутко чесалось. Я убедила себя, что просто хочу посмотреть на коросту, проверить, как там заживает, и принялась разматывать повязку, помогая себе зубами, когда узел трудно было развязать.

На месте чешуйки и вправду появилась зажившая корочка, зловеще окопавшаяся в обрамлении гладкой серебряной чешуи. Я провела по ней пальцем; она была неровной и чувствительной. По сравнению с этой толстой черной коркой чешуйки даже не казались такими уж отвратительными. Конечно, только я могла превратить врожденное уродство в нечто еще более уродливое. Я с ненавистью подергала ногтем край — пришлось отвернуться, стиснув зубы и скривившись от отвращения.

Разве я могу остановиться, пока снова не выковыряю в себе дыру?

Лежащий у ног рюкзак приоткрылся. Должно быть, я его пнула. Оттуда высунулась длинная тонкая коробка и письмо, которое только этим утром — а казалось, вечность назад — сестры передали мне от отца. Я оторвалась от запястья и подняла коробку. Сердце болезненно колотилось; коробка была как раз того размера и формы, чтобы в ней лежал кое-какой музыкальный инструмент. Я не знала, переживу ли, если там окажется не он.

Подняв и письмо, сначала я прочла его.

Дочка!

Подозреваю, ты мало что вспомнишь из нашего вчерашнего разговора, и это хорошо. Боюсь, я что-то болтал, как полный дурак.

И все же я должен тебе по крайней мере это. У твоей матери была не одна флейта, иначе я ни за что не решился бы ее сломать. Я до сих пор об этом жалею — не в последнюю очередь из-за того, как ты на меня смотрела. Я тебя предал. В нашем доме чудовищем была не ты, а я.

Но что было, то было. Я примирился с прошлым и с будущим. Делай, что считаешь нужным, и не бойся.

Со всей любовью, на горе или на счастье,

Дрожащими руками я открыла деревянный ящик. Внутри, завернутая в длинную полосу шафранной ткани, лежала флейта из полированного черного дерева, инкрустированная серебром и перламутром. У меня перехватило дыхание, я мгновенно почувствовала, что инструмент принадлежал ей.

Приложив флейту к губам, я сыграла гамму, гладкую, как вода. Оба запястья дергало от боли с каждым движением пальцев. Я взяла шафранную ткань и обвила вокруг левой руки с коростой. Это подарок от обоих моих родителей. Пусть он напомнит мне, что я не одинока, и защитит от себя самой.

Обновленная, я поднялась и направилась к двери. За ней ждала работа, которую некому больше было делать, кроме меня.

Комонот был настолько важным гостем, что ему отвели покои в личном крыле королевской семьи, самой роскошной и усиленно охраняемой части дворца. Подходя к посту стражи, я чувствовала, как в животе тревожно екает. У меня не было четкого плана, что плести на этот раз, не было заготовлено никакой удобной лжи. Я собиралась попросить позволения пройти к ардмагару и посмотреть, что получится.