Жертвуя малым (СИ) - Медейрос Вольга

— Спасибо, — шепнула она и прислонилась лбом к его подбородку. Он обнял ее за плечи, прижал, сквозь грубую кожу безрукавки ощущая, как она дрожит от тихого плача.

А волки медленно и без суеты, многоглазо глядя, опускались перед ним и его жрицей на колени. Охота прошла удачно, и Светлый бог наглядно показал, для чего проявился в их мир. Повернув голову, Соль увидел, как преклонил колени старый шаман, а следом за ним, помедлив, последним из всех — Грозный Лай.

— Теперь известно, что нужно делать, — сказал Соль позже, на малом совете вождей. Они пришли туда впятером, на сей раз без волчат-помощников, и старый шаман зяб, кутаясь в шкуры, пока Волчица, присев на корточки, разводила костер. Молчун и Грозный Лай сидели беззвучно, в их темных глазах на невозмутимых лицах отражались отсветы искр от огнива. — Но прежде, чем говорить об этом, Грозный Лай, позволь спросить, почему ты хотел прогнать из стаи?

Серый вожак неприветливо рыкнул, вздыбливая шерсть на хребте, а Волчица, запалив пламя, оглянулась на него через плечо.

— Предание есть у нас, — не глядя на Соля, сквозь зубы процедил матерый волк. — Древнее, недоброе. Любой волчонок его знает. Но тебе они не говорили, нет?

— Нет, — согласился Соль.

Грозный Лай усмехнулся, Молчун нахмурился. Волчица подсела поближе, положила голову к Солю на колени. Старый шаман глядел в огонь.

— Плохое предание, — повторил Грозный Лай. — О том, что на закате времен, таком, как сейчас, проявится к нам, детям земли, новый бог, и будет он не похож на прежних. Он будет бел, и ядовит, и принесет погибель всем, кто в него верит. Когда ты явился к нам, когда Мать тебя привела, скажи: ведь ты не знал перворечи, нет?

— Не знал, — кивнул Соль.

Грозный Лай фыркнул.

— Перворечь принесли нам боги, они говорили на ней с первыми детьми земли, они были те, кто принес ее нам от корней великого древа. Бог, не ведающий первослов, — кто он? Чужак. Светлый. Тот, кто все разрушит. Потому я и хотел, чтобы вожди прогнали тебя.

— Теперь — не хочешь?

— Поздно — теперь, — Грозный Лай поворотился, взглядывая в глаза сурово. Молчун вздохнул. — Яд просочился. Если уйдешь ты, уйдет и она, — он показал на сидящую у ног Соля Волчицу. Соль машинально погладил ее по голове. — И для всех нас настанут последние дни.

— Если не уйду? — спросил тогда его Соль, глядя в ответ пристально.

Серый вожак повел широкими плечами.

— Помни об одном, — сказал он, помолчав долго, — любому волку известно это предание, что старому, что малому, — любому. И они припомнят тебе его, как только что-то пойдет наперекосяк.

Грозный Лай отвернулся, скрестив на груди руки. Поскрипывали поленья в костерке, дед Акмэ, вытянув к огню, грел смуглые ладони. Волчица, смежив веки, дышала тепло и ровно. Помалкивал Молчун.

— Другие боги, — спросил Соль старика, — какие они?

И шаман, глянув искоса, рассказал ему, что знал. Не так уж много он и знал, как оказалось.

Это было давно, на заре времен. Племена простых людей, первенцев земли, заселяли все ее уголки и жили обособленно, ничего о соседях не зная. Долго жили, беспечально, а как приходила пора умирать, собирались в дорогу. Соплеменники устраивали пир и провожали странников с песнями и смехом, веря, что отправляются такие счастливцы назад, в материнское лоно, в объятия белой невесты. Родственники, те, кто хотел, сопровождали уходящих в их последнем пути, а возвратившись, рассказывали о невиданных чудесах. Никто не боялся смерти тогда, и ждали ее как величайшего блага. Впрочем, и жизнь в ту пору не была в тягость.

Но вот однажды случилось так, что пришел в одно племя чужак, не разумеющий местной речи, ободранный, полумертвый, с потухшим взором. Перволюди приветили его, накормили, поделились одеждой. Пробовали расспросить, да не тут-то было: не понимал пришелец слов, к нему обращенных. Так и остался гостевать, немой и неразумный, ну да местные и не гнали его. Прижился. На девушек засматриваться стал, речь людскую потихоньку учить. Привыкли к нему местные.

А потом дурное случилось. Погиб на охоте молодой парень, видный жених, уже и невеста у него была, и потомство первое вот-вот народится. А пошел в ночное, и не вернулся. Отправились всей стаей на поиски, чужак с ними. Он уж тоже, пообжившись, на охоту хаживал, знал все местные тропки да лежки. Ходили люди всем миром, ходили, да так и не нашли пропавшего. Вернулись опечаленные: впервые некого к предвечной деве-матери провожать, впервые она суженого не дождется. А пришлый, недолго думая, посватался к молодой вдове, но она ему отказала. «Вот отыщется мой-то, — сказала, — живой ли, кости ли одни, вот тогда и поговорим». Ничего не ответил пришелец, но всякий раз с тех пор отдавал вдове и ее осиротевшему потомству свою долю добычи.

А через три года впустила она его в свой дом и назвала новым мужем. Выросли щенки с чужим отцом, славными охотниками стали. У старшего, Айоной его звали, невеста появилась. И, в первый раз понеся, велела она ему отыскать в дальнем лесу холм, засыпанный старыми ветками. Он разрыл его и нашел на дне ямы звериные кости. А надо бы сказать, что перволюди, умирая, возвращаются к простому облику, но их останки всегда можно отличить от останков старших, неразговорчивых животных. Вот такие-то кости Айона и нашел. Позже невеста поведала ему, что шепот ей был, будто шепот этот подсказал, где искать. Принес Айона кости в стаю, и его мать, а с ней родители пропавшего парня, опознали останки. И видно по ним было, что убили его, да не старший зверь какой, а другой, тот, что в двуногом облике.

Стали старики да старухи рядить, кто в немыслимом преступлении повинен. Собралась вся стая, шум, гам начался. Лишь чужак в стороне стоял, глазами зыркал, а, как страсти разгорелись, он бочком-бочком и ушел с лобного места. Когда хватились местные, его уже и след простыл.

Айона и его младшие братья вызвались проводить отцовские кости в последнее путешествие. В первый раз не устраивала стая пир горой, в первый раз не плясали и не веселились соплеменники, глядя, как снаряжаются трое братьев в дорогу. Их мать, плача, вручила им расписную урну с мужними останками, деды и бабки обняли внуков на прощение и на рассвете проводили за околицу. Долго ли, коротко ли добирались Айона и двое младших до праматеринских чертогов, а по пути встретилось им племя точь-в-точь таких же, как пришлый чужак. Не разумея речи друг друга, кое-как изъяснились братья с инородцами, показали урну с костями погибшего отца. Чужаки тут же мрачны сделались, неприветливы, а, посовещавшись меж собой, отрядили с братьями одного из своих. «Отправимся, — как могли, объяснили они, — у Матери совета спросим». И пустились в дальнейший путь уже вчетвером.

Пришли к чертогам, вручили милые останки на попеченье вечной невесты, и заночевали на берегу благословенного материнского источника. И было им видение, всем троим, явилась им девушка, прекрасная как утренняя заря, улыбалась ласково, слова утешения говорила. Лишь один Айона узрел во сне старую, морщинистую как ящерица, старуху, которая сидела на корточках перед входом в пещеру. «Мудрая, — сказал ей Айона почтительно, — прости дерзкого, но совет твой мне надобен. Недоброе дело случилось на моей земле». А старуха, глядя подслеповато, отвечала ему: «Знаю, все знаю, малый. Да только как же ты хочешь, чтоб я помогла?» «Обособленно живем мы, Мудрая, обособленно и беспечально, и ничего в радости своей о делах соседей не ведаем. А беда-то, вот она, общим горем враз — и обрушилась. Поделись с нами мудростью своей, Праматерь, дай нам богов, чтоб не похожи на нас были, чтоб могли промеж собой новостями — худыми ли, добрыми — обмениваться, и нам, простым детям твоим, рассказывать. Дай нам таких богов, чтоб судить за нас, неразумных, стали по справедливости».

Долго смотрела старуха на молодого охотника своими выцветшими древними глазами. Тощие, сморщенные груди ее свисали, как пустые мехи из-под воды, до самого живота. Худые, в старческой крапинке руки лежали на земле, как старые, изможденные змеи. Безобразна она была вся, от заскорузлых ногтей на грязных ступнях до редких седых волос на макушке. Безобразна, истощена и печальна.