Валерий Моисеев - Сфинкс

Взбешенный Некра сам не заметил, как ноги принесли его обратно к храму Амона. Задрав изуродованную шрамами голову вверх, он с ненавистью вперил свой взгляд в величавое сооружение. Внезапно расхохотавшись, он погрозил кулаком тому, кому принадлежал этот большой каменный дом.

- Правильно! Убей его! - внезапно раздался у него в ушах долгожданный голос. - Твои друзья, пришедшие из будущего живы. Хотя и запечатаны глубоко под землей. Но они все равно скоро появятся и тогда ты убьешь их всех до единого, для меня! Глупый Баксути, должен был позволить тебе терпеливо караулить их возвращение, словно голодному льву, обосновавшись неподалеку возле Гизы.

- Кого ты имеешь в виду, любовь моя? - взревел Некра. - Кого я должен убить сначала? Амона или Баксути?

- Дни Амона среди людей уже сочтены, - веселым колокольчиком зазвенел смех Нефертау. - Скоро все его позабудут, и имя его навсегда будет погребено под песками пустыни. Я же говорю о Баксути! Этот негодяй уже давно, обещал предоставить тебе возможность добраться до фараона Сети! Однако он обманул тебя, а также мои ожидания! Сети далеко, а Баксути близко, стоит лишь протянуть руку и сорвать яблоко его жизни. Я голодна, моя любовь, убей его для меня и пусть кровь его напоит мою жажду плотского воплощения!

- Повинуюсь моя драгоценность, свет очей моих, - прошептал Некра, проходя мимо храмовой стражи, которая хорошо знала его и никогда не останавливала на входе в храм.

Опустив голову в притворном смирении, Некра вошел в покои Баксути. Верховный жрец отослал молодого служку, которому диктовал, какой-то документ. Собрав свои письменные принадлежности, тот поспешно вышел.

- Успешна ли была твоя сегодняшняя вылазка в город? - приветствовал Баксути своего раба, милостиво сделав ему знак приблизиться.

- Да, мой отец! - покорно ответил парасхит, медленно приближаясь к креслу, на котором сидел верховный жрец. - Но я еще не закончил сегодняшнюю охоту. Сегодня я положу на алтарь моей любви еще кое-что.

- И что же это? - доброжелательно спросил Баксути.

Вместо ответа Некра резко выбросил вперед руку. Баксути почувствовал, как ему в грудь словно бы вонзили раскаленную кочергу. Недоуменно опустив голову, он уставился на торчавший из его груди бронзовый парасхитский нож. Он попытался вскрикнуть, но не смог. Парасхиту было хорошо известно, что проколотое легкое не позволит издать верховному жрецу ни звука.

Тем временем, Некра вынул нож из груди Баксути и опрокинул его на пол. Верховный жрец пытался сопротивляться, но тщетно. Парасхит уложив его на живот, словно кошка вспрыгнул ему на спину и, схватив голову за подбородок, резко запрокинул ее назад. После этого молниеносным движением он перерезал Баксути горло от ужа до уха.

Не обращая внимания на хлещущую из страшного разреза кровь, он продолжал резать ножом, добираясь до позвоночника. Руководствуясь профессиональным чутьем парасхита, Некра сразу же нашел промежуток межу позвонками и виртуозно отделил голову от туловища. Отложив нож в сторону, он поднял голову обеими руками и с любопытством заглянул в искаженные мукой, но все еще живые глаза Баксути.

- Достойная смерть для жреца бараньего Бога! - тихо рассмеялся он ему в лицо. - Все это время, ты думал, что помыкаешь мною? Однако, это я использовал тебя! Пусть твой уход из жизни послужит возрождению моей Нефертау.

Аккуратно поставив отрезанную голову на пол так, чтобы Баксути мог видеть собственное обезглавленное тело, Некра посмеиваясь, вышел из покоев.

Так принял смерть Баксути, верховный жрец храма Амона в Мемфисе, бывший когда-то английским лордом Робертом Хаксли, больше известный как Джек Потрошитель.

- 25 -

Древний Египет, плато Гиза,

нижние ярусы подземелья под статуей Большого Сфинкса.

- Он что совсем рехнулся? - шепотом спросил Ольга Сенсея, кивнув на Иннокентия Павловича, задумчиво стоявшего возле загадочного агрегата.

Когда с огромного наклонного кресла стерли пыль, оказалось, что оно сделано из уже знакомых желтых металлических трубок и капилляров, хаотически сплетенных и спрессованных в невообразимую по своей алогичности и сложности структуру.

Иннокентий Павлович подошел к креслоподобной конструкции. Сам "трон" был расположен на горизонтальной станине, под углом к горизонту, отчего он чем-то неуловимым напоминал "Катюшу".

Затем Иннокентий Павлович уверенно взобрался по каким-то загогулинам, вверх и взгромоздился в кресло. Едва он прикоснулся затылком к изголовью, как "кресло" ожило. Со всех сторон на тело и конечности Иннокентия Павловича с отвратительным лязгом и звяканьем были наброшены многочисленные хомуты и хомутики. Через несколько секунд его тело было наглухо прикреплено к "креслу". В довершение ко всему, сверху на его голову съехало некое подобие шлема, представляющего собой аморфную субстанцию, прочерченную во всех направлениях хаосом разнокалиберных металлических капилляров.

Откуда-то из недр огромного трона вдруг повыскакивало несметное количество игл, трубочек, каких-то непонятных изогнутых стерженьков. В следующее мгновение вся эта колюще-проникающая свора набросилась на Иннокентия Павловича и вонзилась в его плоть.

Тишину древнего подземелья прорезал дикий нечеловеческий крик. Несчастный забился, силясь стряхнуть с себя металлические путы. Но те крепко держали его в своих жутких объятиях. Более того, откуда-то вдруг возникло множество гофрированных, металлических не то трубок, не то шлангов, которые, не переставая ни на секунду вибрировать, принялись хаотически вонзаться в агонизирующее тело Иннокентия Павловича.

Вскоре он полностью затих и перестал конвульсивно дергаться. Фактически он стал одним целым с этим страшным "креслом-троном". Все его тело, как паутиной было плотно покрыто металлической сетью капилляров. Лица практически не было видно, его полностью скрывал уродливый натечный нарост из мелких спутанных металлоконструкций. Невозможно было определить, где живая человеческая плоть переходит в мертвый холодный металл, а где наоборот, настолько все было переплетено и запутано. То во что превратился Иннокентий Павлович, не двигалось.

- Может его надо прирезать, чтобы он не мучался? - несмело высказал догадку Сенсей.

- Себя лучше прирежь, чтобы не мучиться! - неожиданно изрек человек-кресло, обычным голосом Иннокентия Павловича. - Совсем с ума сошел?

- Палыч, ты живой?! - радостно заголосила Ольга.

- Ага, как Ленин, и сейчас живее всех живых! - сварливо ответил тот.

Иннокентий Павлович, претерпевший ужасающую трансформацию, тем не менее, ухитрился остаться самим собой: