Антон Фарб - День Святого Никогда

— А вы сами… Вы верите в дьявола?

— Нет, — к немалому изумлению Феликса, покачал головой Сигизмунд. — Зачем? Я ведь вырос в феоде. В Верхней Силезии. Была там такая деревушка… Освенцим. То, что там происходило… В общем, люди на такое не способны. И с тех пор мне верить в дьявола ни к чему… Я просто знаю, что он есть.

7

Покинув Школу, Феликс ощутил острую потребность промочить горло. Лекция Сигизмунда «О пользе вреда всего сущего» нечувствительным образом превратилась из монолога в диалог, причем последний больше смахивал на упражнения в словесности и риторике, где Сигизмунд выступал в качестве педагога, а Феликс очутился на месте экзаменуемого — а как известно, ничто так не возбуждает жажду, как только что пережитый экзамен…

Стоял ранний вечер. Заходящее солнце, решив напоследок выплеснуть на Город все запасы накопленного жара, палило немилосердно, багровея от натуги и медленно опускаясь к горизонту. В воздухе стояла духота, предвещая еще одну ночную грозу и наводя на мысли о том, что в питейных заведениях сейчас — если даже на улице не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка — должно быть совсем не продохнуть. Рассудив, что пытаться найти отдохновение от уличного пекла в замкнутых помещениях не имеет смысла, Феликс решил свернуть в парк, под сень столетних вязов, в тишину и покой, где можно было бы спокойно помедитировать над услышанным от Сигизмунда.

Лекция нуждалась в тщательном и неторопливом переваривании, а Феликс нуждался в кружке холодного пива, и причем так сильно, что готов был наплевать и на жару, и на собственные почки, и даже на то, что торговцы пивом на разлив с недавних пор взяли моду разбавлять свой товар водой… Однако пива не было. Устремившись к пестро раскрашенной будочке у самого входа в парк, Феликс смог купить там лишь стакан теплого лимонада, от которого у него тут же сделалась икота. Выпив с досады еще один стакан, и тем самым лишь усугубив свое положение, Феликс плюнул от отчаяния и направился, периодически икая, в глубь парка по его центральной аллее, обсаженной с обеих сторон высоченными елями из тех, что именуются корабельными. Впрочем, как бы ни были они хороши для мачт, убежище от палящего солнца из них получалось никудышное, и поэтому Феликс вскоре присмотрел себе скамейку в тени огромного вяза чуть вдалеке от главной аллеи.

Со вздохом опустившись на скамейку, он отложил футляр с мечом и провел рукой по волосам, пытаясь этим нехитрым жестом перечеркнуть все суетные мысли об икоте и жаре, и сконцентрироваться на лекции о дьяволе. Его почему-то не оставляло чувство, что он услышал от Сигизмунда что-то крайне важное и значимое, и теперь надо было срочно, по горячим следам, уловить, что именно такого судьбоносного скрывало в себе многословие старого педанта…

С икотой Феликс справился методом задержки дыхания; с мыслями же вышла накладка. Для начала ему вдруг приспичило узнать, который сейчас час; машинально сунув руку в карман за брегетом, он вытащил оттуда медный закладной жетон, полученный им вместе с квитанцией и деньгами в обмен на часы в ломбарде на улице Скорняков; вид этого предмета натолкнул его на завистливые мысли о Дугале, который, возможно, именно сейчас выправляет себе подорожную в Монголию; мысли эти утратили оттенок зависти и приобрели легкое злорадство, как только Феликс вспомнил, каким именно образом нынче выдаются путевые документы и какое количество справок необходимо представить для получения одной-единственной грамоты; сам он узнал о бюрократии, постигшей муниципальное управление дорог и трактов, от Патрика, и именно перспектива столкнуться с бумажной волокитой невиданных масштабов остановила его два месяца назад, когда он почти решился вывезти Бальтазара от греха подальше из Столицы, оформив это дело через Сигизмунда, как командировку от Школы героев; хотя было и еще одно обстоятельство, из-за которого Феликс так и не обратился к Сигизмунду за официальным направлением на подвиг — старик мог спросить об огнестрелах… Вспомнив, зачем именно он сегодня отправился к Сигизмунду, Феликс громко икнул и шумно выдохнул застоявшийся в легких воздух.

«Вернуться, что ли? — подумал он. — Заявиться обратно и прямо с порога, без обиняков, объявить: знаете, а я огнестрелы потерял… Брр, — поежился он, припомнив убитую мимоходом крысу. — Этак я ножиком для бумаг не отделаюсь… Ладно, отложим на потом. Не впервой. Или вообще не говорить?» От самой мысли о лжи и умалчивании Феликсу стало мерзко. «Ну его к Хтону! — решил он. — Спросит — отвечу, врать не стану. А самому нарываться… На кой черт?!»

Дважды помянув про себя дьявола, Феликс осознал, что этот персонаж слишком прочно засел у него в голове, чтобы от него можно было спрятаться за мелочными мыслями о делах насущных — а ведь именно этим, если посмотреть правде в глаза, Феликс и занимался последние пять минут. По какой-то странной причине он будто нарочно избегал в своих размышлениях того, о чем хотел подумать: пустые мысли и воспоминания лезли в голову только затем, чтобы не дать Феликсу выцедить из монолога Сигизмунда ту самую суть, наличие которой он ощущал интуитивно — и эта суть притягивала и пугала его одновременно…

«Я просто знаю, что он есть… — повторил про себя Феликс последние слова Сигизмунда и вспомнил, каким растерянным и жалким выглядел старик тогда, на ступеньках Дворца Правосудия — обессиленный, выжатый, измотанный бесплодной борьбой с врагом, которого нет… — Когда же мы успели поменяться ролями? Почему теперь он объясняет мне то, что я всегда знал? Что случилось со стариком за эти пару месяцев? Или… — Он вспомнил вопрос, который задал себе перед встречей с Дугалом. — Или — что стало со мной?»

Бойкий воробушек скакнул к ботинку Феликса и принялся деловито клевать подметку. Феликс закинул ногу за ногу, и воробушек испуганно вспорхнул ввысь. Впервые за весь день подул легкий ветерок, и крона вяза над головой Феликса негромко зашумела. Феликс прикрыл глаза и подставил лицо ветру.

«Вера в дьявола… — подумал он с непонятной тоской. — Вот что со мной стало. Я потерял веру. А вместе с верой я потерял цель…»

Мысль эта не принесла с собой ни горечи, ни разочарования. Тоскливое уныние овладело Феликсом: уныние, в котором он пребывал беспрестанно вот уже не первый месяц. Раньше жизнь казалась ему горсткой гальки: серой, однообразной, гладкой, но очень твердой гальки, ставшей такой после сотен тысяч ударов волн жгуче-холодного моря. А теперь… Жизнь его угодила под жернов; галька измельчилась в песок. Серый, очень мелкий и мягкий, как пудра, песок. Он ускользал между пальцев, когда Феликс пытался сжать его в кулаке…