Андрей Раевский - Конец игры

Прерывистые звуки флейты растаяли во вновь наступившей темноте. Голова Сфагама закружилась и бессильно упала на жёсткий бок кожаной сумки.

Первое, что услышал Сфагам, придя в чувство, было пение птиц. Открыв глаза, он увидел, что лежит на влажной траве посреди небольшой лесной поляны. И воздух, и краски этого незнакомого осеннего леса ничуть не напоминали о горных долинах. И небо здесь было выше, бледнее и мягче.

Конь Сфагама мирно пасся возле ближайших деревьев. Меч и сумка лежали рядом. Поднявшись на ноги, Сфагам понял, что от болезни не осталось ничего, кроме тягостных воспоминаний, да ещё, пожалуй, лёгкой слабости. Но это были пустяки. Всё происшедшее означало, что он не только способен, но и ОБЯЗАН сделать нечто важное. Нечто такое, ради чего некие силы не дали ему умереть. Впрочем, после визита демона в его монастырскую келью он уже хорошо понимал, что это за силы.

Редколесье тянулось недолго, и вскоре за деревьями показалась небольшая просёлочная дорога.

— Далеко ли до большой дороги? — спросил Сфагам у встречных крестьян.

— С таким справным конём, как у тебя — полдня, не больше.

— А далеко ли по главной дороге до Канора?

— За день доберёшься. Там ведь не просто дорога — Императорский

Тракт! Лучшей дороги во всей стране не найдёшь!

Сфагам пришпорил коня. Если его забросили поближе к Императорскому Тракту, значит, надо было не терять время и больше ни на что не отвлекаться.

Глава 29

Первые два-три дня, проведённые Гемброй на таинственной загородной вилле, показались особенно длинными и тягостными. Её бурная натура не терпела однообразия и бездействия, и время от рассвета до заката тянулось нестерпимо медленно. Затем сознание понемногу успокоилось, впав в вялый полусон, и дни словно укоротились, как это бывает в тюремном заточении или во время долгой болезни.

Каждый день на небольшом внутреннем дворике Гембра под надзором охранников упражнялась в метании камня. Мишенью служило специально сделанное чучело. Сначала отрабатывался бросок с трёх шагов, затем с пяти и, наконец, с десяти. Постепенно сокращалось и время прицеливания. Навык оттачивался день ото дня, и вскоре мгновенные смертельные броски приобрели не только должную силу, но и безошибочную точность. Ах, как хотелось ей запустить этим увесистым камнем в лоб нахально пялящегося на неё охранника. Тут уж и никакой шлем не помог бы! Но приходилось удерживаться…

Первые же дни показали тщетность надежд на побег. Планы, постоянно возникающие в голове Гембры, отпадали один за другим. Дом был переполнен хорошо натасканной и очень дисциплинированной охраной. Угрюмые служанки были той же пробы.

Раза два приезжал Фронгарт. Он больше не пытался заводить с Гемброй свои развязно-издевательские разговоры, а просто стоял поодаль, наблюдая за её упражнениями на дворике. Потом он давал охранникам какие-то указания и уходил.

Однажды поздно вечером он в сопровождении нескольких стражников неожиданно появился в комнате Гембры и приказал ей следовать с ним. Они вышли на тёмную галерею, нависавшую над ярко освещённым обеденным залом первого этажа. Засмотревшись вниз на слуг, снующих вокруг огромного стола, Гембра неожиданно почувствовала, как грубые руки охранника схватили её за плечи и резко развернули вперёд к свету факела. Перед ней стоял небольшого роста пожилой человек в роскошной меховой накидке и с большим золотым медальоном на груди. От него исходила такая мощная волна уверенности в своей способности повелевать, что не было никаких сомнений, в том, что он стоит неизмеримо выше всех находящихся в доме. Да и не только в доме. Чего стоила одна смиренно-подобострастная поза Фронгарта, склонившегося в полупоклоне справа от вельможи.

— Вот это она и есть? — спросил хозяин, внимательно осмотрев Гембру цепким и жёстким взглядом.

— Да, господин, это она.

Вельможа ещё раз внимательно осмотрел Гембру, и, пожевав губами, вновь обратился к Фронгарту.

— Так она всё знает?

— Знает всё, что ей следует знать, господин. Не более.

Вельможа удовлетворённо кивнул.

— Будь готова, — строго сказал он Гембре. — Скоро сделаешь своё дело.

"Не своё, а ваше!" — хотела ответить Гембра, но сдержалась и покорно кивнула.

— Ну хорошо… С этим ясно. Ты за неё отвечаешь, — бросил вельможа Фронгарту.

— Уведите её, — тихо распорядился тот, кивнув на пленницу. — Хотя нет, постойте!

Он догнал уже спускающегося вниз по лестнице господина и о чём-то с ним коротко поговорил.

— За хорошее поведение и успехи в тренировках тебе оказана честь присутствовать на ужине в обществе самого сиятельного господина Бринслорфа, — криво улыбаясь, сообщил он Гембре. — Иди, переоденься!

Ответив ещё более кривой улыбкой, та направилась в свою комнату, думая о том, что, быть может, это не слишком радостное для неё застолье всё же поможет ей что-то понять о той игре, невольной участницей которой её сделали.

За большим, ярко освещённым столом собралось человек сорок приближённых императорского дяди. Сам он с невозмутимо-строгим видом сидел во главе стола, огоньки от светильников плясали в его небольших тёмных глазах, которыми он неустанно следил за всеми перемещениями в зале.

Когда Гембра спустилась к столу, застолье уже началось. Перебивая негромкую музыку, звучали подобострастные тосты в честь хозяина и его родственников. Сам же он пока хранил молчание.

Всем было известно, что могущественный Бринслорф был ревнителем строгих старых традиций и врагом праздности и излишеств. А люди, близкие ко двору знали и то, что его вражда с регентом империи Элгартисом не была обычной борьбой за власть и влияние на юного императора. Их взаимная неприязнь имела гораздо более глубокие причины. Эти люди не ужились бы вместе никогда и нигде. Всё, связанное с древними традициями, было для Бринслорфа святым и неприкосновенным. Его идеалом была величественная неподвижность, и достижение этого идеала осуществлялось благодаря неукоснительному следованию старине. Он боготворил древность и искренне верил в то, что существующий порядок вещей можно исправить и вернуть в правильное русло. Надо лишь избавиться от врагов и предателей, ограничить в человеческих сердцах стремление к роскоши и разврату, восстановить веру в справедливость закона и с трепетом в душе почитать древних богов. Тогда жизнь станет такой же спокойной, благополучной и, главное, достойной, как во времена древних династий. Но для осуществления всего этого Бринслорфу не хватало власти. Помимо неудовлетворённой жажды неограниченного господства, которую он попросту устал скрывать, его жгло изнутри также и чувство несправедливости. Ведь именно он, Бринслорф, не просто знает, как исправить положение дел в стране, но и сам способен всё это осуществить. Почему же боги поставили у кормила власти не его, а этого!… Элгартиса Бринслорф ненавидел всей душой. Все слова и поступки регента вызывали у него неприятие и возмущение. Здравый и практический ум Элгартиса не искал ответы на вопросы сегодняшнего дня в дне вчерашнем. Он не слишком серьёзно относился к древним ритуалам и обычаям и всегда предпочитал действовать сообразно обстоятельствам, а не по священным образцам старины. Именно в этом усматривал Бринслорф главную угрозу порядку, а потому и считал он регента не только своим личным врагом, но и врагом государства. Вот почему ритуальные здравицы в его честь звучали в компании Бринслорфа всегда как-то двусмысленно и произносились с некоей особой интонацией.