Линн Рэйда - Истинное имя

Льюберт сел, в кровати, поджав ноги, чтобы их не доставал тянувшийся от мраморного пола холод. Многие из его сверстников позеленели бы от зависти, если бы могли увидеть комнату, служившую ему спальней, но Дарнторн давно привык к ней и уже не замечал развешенные по стенам кинжалы и охотничьи трофеи. Интерес у него вызывало разве что оружие, заказанное лордом Бейнором совсем недавно — легкая миниатюрная кольчуга и литой нагрудник вроде тех, которые предпочитали всем другим доспехам щеголи на Островах, а также шлем и наручи с серебряной насечкой. Весь комплект до мельчайшей подробности воспроизводил турнирную экипировку знаменитого Аттала Агертейла, в котором самый изящный из ныне живущих вельмож блистал в столице прошлой осенью — с той только разницей, что этот доспех был сделан так, чтобы прийтись по росту двенадцатилетнему подростку. Эти латы Бейнор подарил племяннику в честь поступления в Лакон, и случая воспользоваться ими у Дарнторна еще не было. С доспеха Льюберт перевел сонливый взгляд на щит с гербом Дарнторнов — белым полем, пересеченным наискось широкой черной полосой. Отец еще в далеком детстве научил его гордиться символом их рода, объяснив, что простота герба — самое верное свидетельство древности родового имени. Вот у дан-Энриксов — ну то есть настоящих, а то за последние недели это имя чаще всего поминалось в связи с энонийским выскочкой — герб тоже отличался простой. Но был, по мнению отца, слишком претенциозен. Надо же было додуматься изобразить ликующее бело-золотое солнце на таком же ярком синем поле! А ведь это было еще до того, как Альды сделали вождя из Леда императором.

Тех, настоящих Риксов, Льюберт тоже ненавидел. За отца, которому Валларикс швырнул в лицо свое помилование, заставив заплатить за это страшным унижением. И за деда, который, по рассказам дяди, умер в дни, когда воиска Наорикса разоряли его земли, продвигаясь к замку. И за все косые взгляды, ощущаемые каждым миллиметром кожи в дни, когда он вместе с дядей появлялся во Дворце. И, конечно же, за свою собственную неустроенную, незадавшуюся жизнь в столице. А теперь у Льюберта столько проблем из-за другого, самозванного "дан-Энрикса".

В детстве отец все время повторял ему, что в любом споре и в любой войне проигрывает только тот, кто сам смирился с поражением. Лорд Сервелльд Дарнторн никогда не стал бы терпеть человека, отравляющего ему жизнь, будь то в Совете, на войне… или, к примеру, в Академии. Можно себе представить, что бы он сказал, если бы знал, что его сын готов сказаться заболевшим, только чтобы лишний раз не видеть своего врага. Да он бы просто не поверил в то, что речь идет о Льюберте!

Нужно не ныть, а сделать так, чтобы Пастух ушел из Академии, — подумал Льюберт с неожиданной спокойной трезвостью. И, разумеется, не сам ушел, а вылетел — с позором, с треском, чтобы все забыли о событиях, сопровождавших его поступление в Лакон, а помнили только о том, как опозоренный "дан-Энрикс" выходил за главные ворота, провожаемый насмешками и свистом.

Возникшая в его воображении картина была настолько восхитительной, что у Льюберта слегка порозовели щеки. Он спустил с кровати ноги и завертел головой, как молодой сокол, с которого ловчие слишком рано сняли клобучок. Ну сколько можно ждать, получит он сегодня, наконец, свою одежду?..

Завтракать было уже некогда, так что Льюберт ограничился тем, что сделал несколько глотков из кубка с горячим оремисом и отломил кусочек булки. Под окнами уже стоял оседланный Гранит, выведенный из конюшен, и Дарнторну оставалось только сбежать вниз по лестнице, дожевывая сдобу на ходу, и с привычной легкостью взлететь в седло. Слуга даже не шевельнулся, чтобы придержать молодому господину стремя — всем было известно то, что Льюберт не нуждался в помощи. Он ездил верхом чуть ли не с самого рождения, во всяком случае, первые детские воспоминания Дарнторна касались именно того, как отец со смехом принимает его с рук служанки и сажает впереди себя в седло, а потом они с оглушительным грохотом проезжают по деревянному подъемному мосту Торнхэйла. Года в три-четыре Льюберт уже ездил сам, под наблюдением кого-то из своих наставников — сейчас Дарнторн уже не помнил ни лица, ни имени того мужчины. Лет в шесть отец подарил ему коня и Льюберт получил возможность ездить, где ему угодно. Он скакал по полям и по лесным тропинкам, где ветви деревьев опускались над землей так низко, что ему приходилось свешиваться с седла, прижимаясь к взмокшей шее мерина. Он с гиканьем проносился через ближайшую к замку деревню или заставлял коня пританцовывать и гарцевать на зависть всем оруженосцам и пажам Торнхэйла, смотревшим на запыленного и встрепанного сына лорда, как на сверхъестественное существо, лесного фэйра в человеческом обличье. А потом, уже в Адели, поселившись в доме дяди, Льюберт полюбил выезжать из города и гнать коня вперед по бездорожью, чтобы свист в ушах и ощущение бешеной скорости хотя бы ненадолго отвлекало его от воспоминаний об отце и о толпе народа на Имперской площади, вернее, о тупом и скотском любопытстве, с которым эти люди пялились на главарей восстания, приговоренных к казни. Льюберт так их ненавидел, что убил бы каждого собственноручно — если бы, конечно, мог. Нередко, доскакав до края леса, он соскальзывал с седла и, уткнувшись носом в теплое плечо Гранита, плакал от бессильного отчаяния и от злости. Тогда ему было десять лет, и, кроме этого гнедого жеребца, смотревшего на него, как Льюберту мерещилось тогда, с непостижимым понимаем, у Дарнторна не оставалось никого, кому он мог доверить свое горе.

Может быть, именно поэтому, хотя в его распоряжении находились все лошади с конюшен дяди, кроме разве что любимицы лорда Дарнторна, вороной кобылы Ленточки, Льюберт предпочитал Гранита, а других брал только для того, чтобы покрасоваться в Академии или подразнить аристократов, прямо-таки зеленеющих от злости, когда Дарнторн-младший то и дело появлялся в Верхнем городе на новой лошади. Впрочем, в том, чтобы подчеркнуть богатство рода Дарнторнов, Граниту тоже было мало равных. "Пятнадцать поколений предков — больше, чем у правящего Императора" — смеялся продавец, прекрасно знавший, что Дарнторну эта шутка не покажется крамольной. И понимавший, что лорд Бейнор, знавший толк в хороших лошадях, не сможет пройти мимо этого коня. Определенно, лучшего образчика дорийской островной породы нужно было просто не найти. Дорийцев чаще покупали для охоты и парадных выездов, но Гранит был выше и сильнее большинства своих собратьев и годился для любого дела, будь то дальний переход, турнир или война.

Льюберт с удовольствием представил, как через три-четыре дня отправятся на нем в Эрхейм. Вот интересно — а какой конь будет у "дан-Энрикса"? — подумал он чуть ли не с жалостью. Он знал, что Академия оплачивает все необходимые расходы самых бедных из своих учеников, так что коня для Пастуха достанут. Но можно себе представить, что это будет за конь… какой-нибудь тяжеловоз, которому, как и самому Риксу, на роду было написано ходить за плугом. Впрочем, вряд ли Рикс когда-нибудь сидел в седле — ну разве что на муле или лошаке, или на ком они там ездили в своем вонючем захолустье… До Дарнторна доходили слухи, будто мастер Хлорд заранее побеспокоился о том, чтобы Пастух учился верховой езде в компании своих друзей и Арклесса из старшего отряда, но, конечно, месяца занятий слишком мало для того, чтобы стать наездником, достойным Академии. А значит, уже очень скоро, когда они будут жить в Эрхейме, можно будет насладиться видом Пастуха, болтающегося в седле, будто мешок с навозом.