Дэвид Геммел - Легенда о Побратиме Смерти

— Да! — Зибен взял парящие в воздухе медальоны и прижал их к двум буквам «и» в слове «Ошикай». Оба лон-циа исчезли, а из гроба ударил лиловый свет. Зибен заглянул туда. В пустых глазницах Ошикая сияли два драгоценных камня. Поэт вынул их — они были величиной с яйцо ласточки.

— Не говори никому, что они у тебя, — предостерег Шаошад, — даже Друссу. Он великий человек, но хитрить не умеет. Если надиры узнают о камнях, они убьют тебя; старайся пользоваться ими не очень явно. Раненых зашивай и перевязывай, как прежде, а после сосредоточивайся на их исцелении. Камней при этом доставать не нужно — если они будут спрятаны на тебе, их сила и без того скажется.

— Но откуда мне знать, как лечить то или другое?

— Тебе и не нужно знать, — улыбнулся Шаошад. — В этом и состоит прелесть магии, поэт. Просто возложи руки на рану и представь, что она затягивается. Стоит сделать это один раз, и ты все поймешь.

— Спасибо тебе, Шаошад.

— Это я говорю тебе спасибо, поэт. Пользуйся ими с умом — и верни крышку на место.

Зибен снова налег на камень и при этом посмотрел вниз. Лон-циа сверкнул среди костей Ошикая и вдруг пропал. Зибен задвинул крышку и сказал Шаошаду:

— Лон-циа вернулся к нему.

— Так и должно быть. Теперь медальон снова невидим, и никто не тронет его. А другой вернулся к останкам Шуль-сен.

Образ шамана начал меркнуть.

— Сможем ли мы одержать здесь победу? — спросил Зибен.

— И победа, и поражение всецело зависят от того, за что вы сражаетесь. Вы все можете погибнуть и все-таки победить — или же остаться в живых и потерпеть поражение. Прощай, поэт.

Дух исчез. Зибен вздрогнул и сунул руку в карман, сжав камни пальцами.

Вернувшись в лазарет, он молча прошел между рядами раненых. В дальнем углу кто-то стонал. Зибен опустился на колени у его одеяла. На стене ярко горел фонарь, и Зибен хорошо видел изможденное лицо раненого. Воин получил колющий удар в живот, и Зибен, хоть и зашил рану снаружи, внутреннего кровотечения не остановил. Глаза раненого лихорадочно блестели. Зибен осторожно положил руку на бинты, закрыл глаза и сосредоточился. Поначалу ничего не происходило — но потом в голове у негр возникла яркая картина, и он увидел разорванные мышцы, рассеченные внутренности и сгустки крови. В один миг поэт проникся знанием о каждом мускуле, фибре и кровеносном сосуде, об источниках боли и неудобства. Он точно плавал внутри раны. Кровь текла из рваной дыры в сокращающемся пурпурном цилиндре... но под взглядом Зибена дыра стала затягиваться. Он заживил еще несколько разрезов и выплыл из раны, сращивая ткани по пути. У внешних швов он остановился. Пусть раненый почувствует их, когда очнется. Если заживлять все раны без следа, тайна камней скоро выйдет наружу.

— Долго же я умираю, — моргнув, сказал воин.

— Ты не умрешь. Рана твоя заживает, а ты парень крепкий.

— У меня все кишки продырявлены.

— Поспи. К утру тебе станет лучше.

— Ты правду говоришь?

— Да. Рана не так глубока, как ты думаешь. Она уже заживает. Спи. — Зибен коснулся его лба, и воин сразу закрыл глаза и погрузился в сон.

Зибен стал обходить раненых одного за другим. Почти все они спали. С теми, кто бодрствовал, он тихо разговаривал, делая при этом свое дело. Под конец он подошел к Нуангу. Оказавшись внутри старика, он добрался до сердца и нашел там протершийся, почти прозрачный участок. Нуанг мог умереть в любой миг — его сердце при малейшем напряжении готово было порваться, как мокрая бумага. Зибен сосредоточился на тонком месте, и оно стало утолщаться. Кроме того, он прочистил заросшие, отвердевшие артерии и вернул им гибкость.

Он выбрался наружу и сел. Усталости он не чувствовал — его переполняли восторг и ликование.

Ниоба спала в углу. Зибен положил камни в кошель, спрятал его за бочонком с водой и лег рядом с ней, чувствуя ее тепло. Он укрыл себя и ее одеялом и поцеловал ее в щеку. Она застонала и повернулась к нему, шепча чье-то другое имя. Зибен улыбнулся. Ниоба проснулась и приподнялась на локте.

— Чего ты скалишься, поэт?

— А почему бы нет? Уж очень ночь хороша.

— Хочешь любви?

— Нет, а вот обнять тебя хочу. Придвинься поближе.

— Какой ты теплый, — сказала она, кладя руку ему на грудь.

— Чего ты хочешь от жизни, Ниоба? — шепотом спросил он.

— Чего я могу хотеть, кроме хорошего мужа и крепких детей?

— Ну а все-таки?

— Ковров хочу, — подумав, сказала она. — И железное ведерко для углей. У моего дяди было такое — оно хорошо грело юрту в холодные ночи.

— Ну а кольца, браслеты, золото и серебро?

— И это тоже. Ты мне все это дашь?

— Пожалуй. — Он снова поцеловал ее в щеку. — Странно и удивительно, но я влюбился в тебя. Хочу, чтобы ты была со мной. Я увезу тебя в свою страну, куплю тебе железное ведро для углей и целую кучу колец.

— А дети у нас будут?

— Хоть двадцать, если захочешь.

— Я хочу семь.

— Семь так семь.

— Если ты смеешься надо мной, поэт, я вырежу сердце у тебя из груди.

— И не думаю, Ниоба. Ты самое большое сокровище, которое у меня когда-либо было.

Она оглядела лазарет и сказала:

— Все спят.

— Да.

— Некоторые наверное, уже умерли.

— Не думаю. Я даже знаю, что все они живы, — как знаю и то, что они проспят еще несколько часов. Ты мне, помнится, кое-что предлагала...

— Теперь ты хочешь любви?

— Да. Впервые в жизни, пожалуй.

Старший сержант Джомил зажал толстыми пальцами рану на щеке, стараясь остановить кровь. Пот обжег больное место, и Джомил выругался.

— Прежде ты быстрее поворачивался, — сказал ему Премиан.

— Этот ублюдок чуть глаза меня не лишил... капитан.

Тела надиров вытаскивали из-за скал и складывали поодаль от пруда. Четырнадцать убитых готиров завернули в плащи. Шестерых уланов приторочили к седлам их коней, пехотинцев похоронили тут же на месте.

— Клянусь кровью Миссаэля, дрались они здорово — верно, капитан? — сказал Джомил.

Премиан кивнул.

— Ими двигала гордость и любовь к своей земле. Нет побуждений более высоких. — Премиан сам вел людей в атаку вверх по склону, пока пехота штурмовала скалы. Превосходящая численность решила дело, но надиры сражались на славу. — Тебе нужно зашить эту рану. Сейчас я этим займусь.

— Благодарю вас, — без особого рвения ответил Джомил.

— Как понять, что человек, без страха встречающий мечи, топоры, стрелы и копья, боится иголки с ниткой?

— Парням с мечами и топорами я хоть сдачи дать могу.

Премиан, посмеявшись, вернулся к пруду, холодному, чистому и глубокому. Он зачерпнул воды в ладони и напился, а потом подошел к мертвым надирам. Восемнадцать человек, некоторые — совсем мальчишки. Премиан почувствовал гнев. Что за пустая трата времени, что за бессмысленная война! Две тысячи хорошо обученных воинов движутся через пустыню, чтобы разрушить какое-то святилище.