Генри Олди - Маг в законе. Том 2

Однако за ограду не суются.

За ограду – страшно. И не потому, что в доме, небось, колдуны зубами щелкают, да полковник жандармский, пан из панов, нож булатный точит. Их ведь и не видать покамест; вообще никого из людей не видать. Казалось бы: прыгай в сад, рви панские яблоки, смелостью своей перед приятелями выхваляйся! Прыгай, дорогой, прыгай, хороший мой! – это не я приглашаю. Это мраморный дог по кличке Трисмегист в гости зовет. Утробно зовет, с рыком, с поклоном; с хлебом-солью. Да так, что пацанву едва с ограды не сдувает.

Страшно! Попадешь к чуде-юде на зубок – лететь клочкам по закоулочкам! Сожрет – не поперхнется…

Вот и сидят мальцы на самой верхотуре. Дразнятся:

– Гей, пан, драный жупан! У тебя чаклуны в погребе развелись!

– Як пацюки![34]

– Гей, змеюки подколодные, вылазьте!

– А собака-то у них страшный!

– Да то, мабуть, чаклун-перевертень!

– А ну, собака, кусь! кусь! ось тебе сальца, ось тебе смальца!..

– Гей, Павло, дай мне дрючка, я того кобеля перетяну!

– Выходь, мажено-смажено[35]! Выходь!

– Агов! выходь!..

Весело огольцам. Безопасно. Ну, выпорют, в крайнем случае, за усердие – в первый раз, что ли? А тут такое развлечение! Когда еще доведется безнаказанно пана с клятыми чаклунами обругать ругательски, да еще у всех на виду, на слуху?! Камнями покидаться (ох, чую, скоро полетят!), собаку панскую дрючком перетянуть?..

Вслед за детьми к ограде подтянулись бабы. И гвалт, естественно, усилился стократ:

– Грицька, Грицька мово сглазили, ироды!

– Убить хотели!

– Ужо припомнится! ужо закаетесь, лиходеи!

– Боженька, он все видит!

– Василя, Василька верните! чертово отродье! Куда кровиночку дели, харцызяки?!

– Ось зараз вам мужики красного петуха пустят! как Бог свят, пустят!

– Отродье бисово!

– Пекельники!

Орут бабы, дразнятся мальчишки, лает, прыгает у забора верный Трисмегист – а сзади, по дороге, тем временем мужики подходят. С топорами, с кольями, с вилами – кто с чем. Многие и вовсе без ничего. Только не спешат мужики. Остановились за спинами своих благоверных, цыгарки раскуривают. С ноги на ногу переминаются, на дом господский смотрят, переговариваются вполголоса. Мужики, особенно здешние гречкосеи – народ обстоятельный. Им всякое дело сперва обмозговать требуется, перекурить, когда самогонка есть – то и самогонки выпить.

Это бабы с детворой на язык скорые…

– Да шо ж це робыться?! Ты поглянь! нет, ты поглянь на их!

– Шо, Катерино?

– А то! Мы туточки роздыраемось, а им хоть бы шо! Заперлись у хате и молчат, як ота рыба об лед!

– Гей, телепни, вы шо, цыгарки смалить сюды пришли?! Вам скоро промеж ясны очи наплюют, а вы стоите?!

– Може, там нема никого? Убегли?!

– Мужики! Чи вам повылазило?! То робыть шо-нэбудь, хай вам грець!

Переглянулись мужики.

Сплюнули; сапогом растерли.

– То цыть, дурные бабы! Цыть, я кому сказал!

Э, да этот, который их приструнить пытается, в казенной форме!

Урядник!

– Мы тут зачем, я вас спрашиваю?! Зачем?! Бунты учинять и прочие безобразия? Или мажье семя изобличить и к ответу призвать, по всей строгости, значит?!

– Призвать!

– По строгости!

– Ряшки начистить!

– Хай Василька вернут, кровиночку… – взвился одинокий вой.

Ты гляди! а примолкли маленько!

– Мы к пану князю с челобитной! Про кубло мажье, шо под боком у ихней светлости! Так мы ему глаза откроем, и задержать поможем, ежли шо! И доставить, куда следовает!

– Поможем!

– Откроем!

– Доставим!

– Куды следовает!

– У пекло их следовает!

– На вилы!

– Дык эта… ЕПУТАЦИЮ надо выбрать, ось! Шоб с паном князем толковать, стало быть!

– Вот ты, Демид, и иди, ты у нас власть!

– Да куды ж вы смотрите! Демид же сглаженный-спорченный! Он с моим Остапом тем чаклунам запродаться хотел!

– Цыть, дурна баба!

– В глаз! в глаз ей, Остап Тарасыч! Ай, козак! лыцарь! И в левый, в левый теперь! Остап Тарасыча в епутаты! голову!

– Шинкаря! Ицика в епутаты! Ицик хитрый, его хрен обдуришь!

– Ото дило! Шинкаря давай!

– Шинкаря! Голову! Демида-урядника!..

Слава тебе, Господи! Жечь сразу не решились, собрались переговоры устраивать. Глядишь, пронесет…

Пока шум да дело, за оградой сыскали заодно и кривлянцовского голову – тот вместе с шинкарем прятались в задних рядах, и, судя по их виду, оба больше всего желали оказаться где-нибудь подальше отсюда. Однако против общества не попрешь; пришлось соглашаться и благодарить за оказанную честь.

Толпа-то у них, будто теленок-страхолюдина – двухголовая…

Не обошлось без скандала: небритый плюгавец, отец сгинувшего Василька-крестника, все норовил попасть в число «епутатов». Но его гнали. У тебя, мол, свой интерес, своя обида, и вообще, ты кто такой? голь перекатная?!

Плюгавец обижался, орал, размахивал грязным (даже отсюда видать!) кулаком, грозился все мажье семя посадить на вилы, а клятым «запроданцам» насыпать соли на хвост. Рядом причитала его жена, разорялась Катерина-головиха, и хмурился здоровенный конопатый Ондрейка-коваль – тот самый, которому мой Феденька нос своротил.

Феденька – он такой, он может…

А еще в толпе вьюном крутился карла-юродивый. Подвывал: "Обидеть хотят свет-Прокопьюшку! обороните, люди добрые, не дайте в обиду! Свет-Прокопьюшка чует! чует!.." Юрода пытались утешать, чем-то кормили, и он ненадолго умолкал, набив рот дармовой снедью; но потом, прожевав, снова заводил свою шарманку.

Со стороны это, наверное, выглядело потешно; жаль, мне было не до смеха. Ведь толпа хуже зверя! да что я – зверь дикий много, много лучше! Никогда не знаешь, что этим ветошникам в следующий момент в голову взбредет! Сейчас они переговоры вести надумали, а через пять минут дуры-головихи с юродивым наслушаются – и усадьбу палить сунутся!

Страшно. Никогда еще так страшно не было! Хотя нет, вру. Было. Там, на лесной заимке, когда Петюнечка…

Нет, не вспоминать! Уж лучше в окно смотреть буду.

Отодвигаю подальше краешек тюлевой занавески – осторожно, чтобы ветошники не заметили…

У ворот – семеро. Остальные притихли, назад подались. Кого еще выбрали, я недослышала, да и какая разница? Я их все равно никого не знаю. Вон, стоят, мнутся. И им боязно. Урядник через плечо на толпу окрысился: заткнитесь, мол, раз выбрали – теперь не мешайте!

Потом вперед прошел, в ворота стукнул. Деликатно так, я даже звука не услышала. Еще раз стукнул, погромче. Тут и шинкарь вмешался:

– Ваша мосць! Ваша мосць! Панове! Мы таки до вас! Выборные! От обчества!

– Епутация!

– Гей, хозяева! Уважаемые! То есть кто-нибудь дома?