Кристофер Голден - Охотники за мифами

Но вот веки дрогнули, а брови сошлись в попытке хоть на несколько минут отсрочить пробуждение. В таком полудремотном состоянии она могла вообразить себя лежащей в собственной постели в отцовском доме, в том мире, который знала. Но повсюду был лишь песок. Тысячи песчинок кололи ее, проникая под мягкую фланель. Она была босиком и даже без трусиков — в одной пижаме. Песок был довольно теплым, но успел просочиться в каждую складку тела и невыносимо царапал кожу под пижамой.

Когда-то, давным-давно, этого хватило бы, чтобы свести ее с ума. Но теперь она лучше разбиралась в сумасшествии, чем раньше.

Она широко открыла глаза, не в состоянии больше отрицать реальность окружающего ее мира. Лицо исказила гримаса безнадежности, тело била дрожь. Заставляя себя встать, девушка глубоко, судорожно вдохнула, подавляя приступ отчаяния. Подняла правую руку, протерла глаза. Ей казалось, что она вот-вот заплачет, но слез не было. Зато был песок. Даже во рту. Маленькие песчинки, от которых невозможно избавиться. Обезвоженный организм не позволял набрать достаточно слюны, чтобы выплюнуть колючую пыль.

Обхватив себя за плечи, Колетт села на песке, зная, что кто-то ощупывал ее под пижамой, пока она спала. Но кто и зачем, она не в силах была себе представить. Да и стоит ли мучиться? Чтобы прибавилась еще одна загадка? Ведь на самом деле здесь не было ничего, кроме песка.

Она глубоко вздохнула и заставила себя оглядеться по сторонам. Круглое помещение, в котором она находилась — она никогда не думала о нем как о застенке, ибо здесь было слишком много воздуха, слишком просторно для темницы, — не имело дверей. Только десяток окон по периметру. Высокие арочные окна без стекол. Днем солнечный свет проникал в комнату и нагревал ее. Но убежать через окно было нельзя. Окна находились на высоте двадцати пяти футов от земли, а стены целиком и полностью состояли из гладкого, утрамбованного песка.

Все было из песка.

Пол — мягкий, подвижный, словно дюны или дикий пляж. И стены — твердые, как цемент. Но и то и другое было сделано из одного и того же материала, только в разных формах. Из песка. Это помещение являлось ее тюрьмой уже много дней, но сколько именно — она не смогла бы сказать. Время здесь текло мучительно медленно.

Когда светило солнце, ее тюрьма не только делалась ослепительно яркой, но и раскалялась. К полудню часто становилось так жарко, что песок обжигал обнаженную кожу, и приходилось прятаться в тень. Полдень превращался в пытку. Пока девушка спала, ей часто приносили еду и воду. Но даже если скудную пищу доставляло то дьявольское создание, что заточило ее сюда, она его больше не видела. Ни разу с той первой ночи.

С тех пор, как оно убило ее отца и вырвало ему глаза.

— Папочка, — прошептала Колетт.

Не вставая, она обняла руками колени и положила на них подбородок. Потом закрыла глаза и подставила лицо прохладному ночному ветерку. Ведь уже стемнело. Она не могла бы определить, как долго проспала, но наверняка несколько часов. Когда она заснула в прохладной тени после полудня, до ночи было далеко. А теперь наступил вечер. Позже, ночью, в ее песчаной темнице станет холодно, но сейчас только свежий ветер указывал на то, что температура воздуха падает. Песок еще хранил накопленное за день тепло.

Она пока еще могла разглядеть очертания окон. Луна и звезды превращали их в портреты ночного неба. Но в камере тьма была гуще. Интимнее. Колетт так долго томилась здесь в полном одиночестве, что эта интимность стала частью ее заключения. А ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Хотелось на кого-нибудь накричать. Поплакать у кого-нибудь на плече. Ей нужен был кто-нибудь рядом. Товарищ, который разделил бы с ней ее несчастье.

Сухой смешок слетел с ее губ. «Товарищ по несчастью». Это выражение вдруг приобрело совершенно новый смысл. Ей суждено умереть. В этом Колетт была убеждена. После того как она стала свидетельницей изуверского убийства отца, она не могла сомневаться в этом. Но, будучи взрослой женщиной, все же сохраняла какую-то ничтожно слабую, непрактичную надежду маленькой девочки, и надежда эта основывалась как раз на уединенном характере ее заключения, похожего на особую разновидность ада.

Где она? Кто тот ужасный призрак, что принес ее сюда? Куда он делся и вернется ли? Такие вопросы занимали ее всякий раз, когда она отвлекалась от скорбных мыслей об отце и мучительных раздумий о собственной участи.

И что сталось с Оливером?

Этот вопрос возвращался к ней снова и снова, а с ним и смертельный ужас, и искорка тлеющей надежды. Более чем когда-либо она верила теперь, что Оливер исчез не по доброй воле. С ним что-то стряслось. Его похитили, увели, как-то вынудили уйти из дома накануне назначенной свадьбы с Джулианной. И Колетт понимала — не могла не понимать, — что это как-то связано с той тварью, с убийством отца и с ее собственным похищением. Но если существо убило Оливера, почему оно не оставило его труп?

С другой стороны, если он не погиб… Было невыносимо думать, что этот мир — именно тот, куда он попал.

Но в уме крутился еще один вопрос, которого она старалась избегать, как могла. И если ее сознание приближалось к нему, она старалась стряхнуть его и думать о чем-то другом. Вопрос был таким: «Почему я еще жива?» Дьявол — если это был дьявол — вырвал глаза у отца, убил его в его собственной спальне, но ей не причинил никакого вреда, кроме нескольких синяков и порезов, нанесенных в момент похищения.

А теперь он посадил ее в тюрьму. Кормит. Поддерживает в ней жизнь.

Если бы она подумала об этом дольше чем несколько секунд, вопрос просто свел бы ее с ума.

— Оливер, — прошептала Колетт и провела языком по сухим, потрескавшимся губам. Глядя в ночное небо, видневшееся в окне высоко над ее головой, она спрашивала себя, видит ли сейчас ее брат эти звезды. — Где ты, мой маленький братишка?

По комнате пролетел ветерок, и Колетт поежилась, но почувствовала себя лучше. Прохлада была приятной. Девушка вздохнула и, покопавшись у себя в сознании, как делала это во время каждого периода бодрствования, стала думать о фильмах. В ее памяти хранилась целая коллекция любимых фильмов, многие из которых она смотрела раз по десять или даже больше. Она знала их едва ли не назубок. Достаточно хорошо, чтобы теперь вспоминать. И сейчас они больше, чем когда-либо, помогали ей избегать неприятных мыслей. Сосредоточившись, она могла воспроизвести в памяти все ключевые сцены из этих фильмов. Колетт не вполне понимала, почему так происходит, однако теперь ей удавалось погружаться в миры, созданные этими фильмами. Но отнюдь не представляя себя героиней, а как сторонний наблюдатель. Словно вокруг нее разворачиваются события картины. «Филадельфийская история», «Октябрьское небо», «Поле мечты», «Касабланка», «Незабываемый роман», «Небеса подождут», «Скажи хоть что-нибудь»[53].