Влада Воронова - Крест на моей ладони

Тяжело сдавило затылок, и я убрала её руки. Для регенерации живицы хватит, а терять собственные силы мне сейчас нельзя, девчонку ещё из потайницы в большой мир волочь.

Я вернулась в умывальню. Каварли уже полностью пришёл в себя, посмотрел на меня смущённо и виновато. Я ответила рукопожатием и нашарила в ванной затычку, выпустила воду. Вымыла руки, ополоснула холодной водой лицо. Вернулась в комнату.

Гоблинка очнулась, но была слабой и полусонной. Я срезала с неё окровавленную одежду, по некоторым признакам — белое траурное платье столичного покроя. Вошла в спальню, открыла шкаф. Нашла бельё — на основице такие неуклюжие бюстгальтеры с трёмя пуговицами и трусы-панталончики носили в начале прошлого века. Взяла носки, штаны, рубаху и кафтан. К цвету не приглядывалась, хватала первое попавшееся. Сдёрнула со спинки кровати кожаный пояс с ремешками, к которым должны крепиться ножны. Тлейга одевать себя позволила безропотно, даже немного помогала. Начала было с удивлением рассматривать перебинтованные руки, но я быстро натянула на неё рубашку, и девушка увлеклась зрелищем поинтереснее — завитком узора на обоях, всё порывалась его потрогать. Я взяла её за затылок, мягко заставила приподнять лицо. Черные глаза пусты и бездумны словно у куклы, сверкают нездоровым блеском. Да она пьяна вдребезги! Ни одного признака, что до самоубийства приняла наркотики, нет, алкоголем не пахнет, значит, это побочный эффект от живицы, как-то неправильно я передачу сделала. Но сейчас опьянение даже к лучшему, пока не протрезвеет, о несостоявшемся суициде и не вспомнит.

— Вставай, — подняла её с софы. — Пора идти.

Тлейга послушно кивнула. Большинство людей первые два часа после переливания живицы склонны безоговорочно доверять и подчиняться донору. Особенно пьяные. К счастью, координация движений у девчонки не нарушилась.

Я сорвала несколько листьев с цветка в висячем кашпо.

— Иди туфли надень, а это под ступни положи, — велела я и, пока Тлейга возилась, побрызгала квартиру дезодорантом. Мы с Каварли зелень в обувь положили заранее.

Во двор въехала большая карета. Я выглянула в окно. Полиция.

Как хорошо, что они здесь такие… незатейливые. Троедворская опергруппа через нигдению перестреляла бы всех парализующими заклятиями и погрузила в воронок как брёвна.

— В какой квартире хозяев нет? — спросила я Каварли. Тот сосредоточено растопырил ладони, пощупал воздух.

— Вон там, через одну.

Я вышла на лестничную клетку и достала из-под воротника блузки отмычку. Сигнализация на двери только магическая, без примеси первооснов, дезодорант её развеял вмиг. Замок примитивнейший, позапрошлый век, я открыла его за четверть секунды. Каварли завёл гоблинку в квартиру. Я заперлась изнутри, жестом велела молчать.

По лестнице затопала полиция. Провозились они недолго, всего-то минут десять, и сразу же уехали. Для верности мы выждали ещё десять минут и вывели Тлейгу на улицу. Каварли остановил фиакр подороже и велел во весь дух гнать к щели. Как только мы уйдём, кучер сразу же помчится с доносом в полицию, ну да плевать. Главное, что спустя всего полчаса я уже ловила такси на основице. Каварли остался в Реме.

Воистину Альянс — край непуганых идиотов. Ни засады у квартиры подозреваемой, ни КПП у щелей. Теперь понятно, почему всякие там Лоредожеродды становились кошмаром неодолимым и неотвратимым.

Потайницы жёстко и целенаправленно низводились до тупого дикарства, точно так же, как и Троедворье жёстко и целенаправленно удерживается в состоянии непрерывной гражданской войны.

Мой счёт к Девятке становился всё длиннее и длиннее.

Как только закончится дело Миденвена, вплотную займусь этими сволочами.

Джакомо хмуро разглядывал сидящую на диване Тлейгу.

— Ты решила превратить мой дом в приют для пьяных гоблинов? — спросил он.

— Сейчас протрезвеет, — ответила я.

— Зачем ты вообще приволокла сюда вурдалачницу?

— Затем, что если бы погиб мой муж, я бы тоже провела для него возрождение.

— И сделала из него вурдалака? — разозлился Джакомо.

— Нет, потому что знаю, как подстраховаться. А гоблины таких вещей знать не могут.

— Здесь не Троедворье, — высокомерно сказал Миденвен, — чтобы даже мёртвых лишать покоя во имя вечной войны.

Он встал так, чтобы оказаться между Тлейгой и Джакомо. Уши у Миденвена развернулась вперед, верхушки наклонились, а самые кончики агрессивно задрались. Хелефайи и гоблины — многовековые враги, и, несмотря на то, что причин вражды давно уже никто не помнит, от примирения обе стороны отказываются категорически.

Я посмотрела на Миденвена с любопытством. Боец ушастик никакой и сам прекрасно это понимает, но Джакомо будет защищать до последнего. Видела я уже такие глаза и лица. Убить можно, заставить отступить — никогда.

Зрение привычно попыталось перестроиться на магический режим, но без опорника это невозможно, только больно кольнуло глаза, острым холодом обожгли татуировки. И всё-таки слабый отсвет хелефайской ауры я увидела.

— Дейлирин, — произнесли мои губы прежде, чем я успела понять увиденное.

Миденвен испугался до мертвенной бледности. Похоже, я опять угадала истинное имя.

У хелефайев им обладают все в обязательном порядке, но при этом его тайну берегут даже больше, чем волшебники.

С дивана встала Тлейга.

— Зачем ты меня исцелила? — спросила она. Навеянный живицей дурман прошёл, и девушке потребовались ответы. — Почему не дала умереть?

— Потому что твоя смерть не воскресит никого из тех, кого убил твой жених, — сказала я.

— Семьи погибших получили виру, — ответила Тлейга. — Это не возместит потери, но даст им возможность жить получше. У меня было много драгоценностей старинной работы. Дети в этих семьях теперь никогда не будут есть скверную пищу и ходить в лохмотьях. Я должна была отдать виру и умереть. Долг виры я исполнила. Исполнить долг смерти ты мне не дала. Почему? Я отослала следователю письмо-признание. Я исполнила всё, что следовало исполнить, и должна была умереть. Отрешённикам нет места среди живых.

Миденвен смотрел на неё с сочувствием. Традиции вражды традициями, но Тлейгу было жаль до слёз. Миденвен что-то быстро сказал на тиривалне, гоблинском языке. Девушка лишь отрицательно качнула головой.

— Лидединга смерть забрала в отрешённом обличии и без погребального костра. Он умер навсегда. Я тоже умру навсегда. Без него мне Аваллон не нужен. Земная жизнь тем более не нужна.