Михаил Ахманов - Другая половина мира

Но проходило время, шли дни, а О’Каймор не гаркал, не кричал, но с хитрым блеском в маленьких темных глазах обхаживал Дженнака. Видно, не лишен он был мудрости и полагал он, что повеление отца-сагамора одно, а искреннее желание совсем другое; понимал, что не нужен ему вождь, пошедший на рисковое дело с неохотой, против собственной воли. И, к чести О’Каймора, он догадался, чем взять молодого одиссарского наследника.

Он рассказывал — а иногда велел рассказывать Челери, у которого запас историй был так велик, что повозка, нагруженная ими, осела бы по самую ступицу. Поведанное ими было столь чарующим и необычным, что сердце Дженнака трепетало в радостном предвкушении: неужели и он увидит все эти чудеса! И даже больше, ибо кто знал, что ожидает их в Риканне? Рассказы О’Каймора касались только Срединных Земель, и говорил он о покрытых льдом берегах Кагри, о Туманном море, откуда можно попасть в огромное пресное озеро Тайон, о другом море, заросшем водорослями Сагрилла-ар’Пеход, за пределами коего плавают чудовищные морские змеи, о величественных дворцах Коатля и Юкаты, выстроенных из белых камней, изукрашенных паутиной причудливых узоров, о Перешейке, покрытом болотистой сельвой и протянувшемся меж двумя материками Оси Мира, о проливе Теель-Кусам, рассекавшем этот Перешеек, о бурных его водах, недоступных для плотов и кораблей, о городе Лимучати, что стоит у самого пролива и исполинского моста, переброшенного мастерами Арсоланы над стремительным течением вод, о жемчужных отмелях Рениги, некогда кейтабской колонии, а теперь богатом и сильном государстве, не уступавшем обширностью земель ни Одиссару, ни Тайонелу, ни прочим Великим Очагам.

Говорил О’Каймор и о тех краях, что не видели его глаза, но о которых слышали уши — например, о Сиркуле и загадочной Чанко, Стране Гор. Прошло не меньше тысячи лет, когда во Время Нашествия флот кейтабцев под водительством легендарного тидама Ю’Ситты достиг южных отмелей Ринкаса, богатых рыбой и жемчугом. На тех благодатных берегах островитяне выстроили первую хижину из жердей и пальмовых листьев, затем — каменные города, поглотившие деревушки местных дикарей, таких же невысоких и смуглых, похожих на пришельцев из-за моря. С течением лет города эти росли, богатели и крепли, пока не нашелся властолюбивый и удачливый воин, в чьих жилах кровь Ю’Ситты смешалась с кровью вождей туземных племен; захватив побережье, морские порты, копи, где добывались драгоценные камни, жемчужные промыслы и плантации какао, он объявил себя тидам-сагамором Рениги. Не всем это понравилось, но сила была на стороне захватчика, и несогласные ушли. Ушли на юг, в неприступные горы между Ренигой и Арсоланой, населенные воинственными дикарями, породнились с их знатью, обрели над ними власть, выстроили прочные гнезда-крепости, пробили шахты, добравшись до жил медной и железной руды. Так поднялся Сиркул — словно каменная суровая крепость над благодатным побережьем Рениги. Миновали века, обе державы расширились и утвердились в своих землях, но старые распри не были преданы забвению: и по сей день то горцы грабили прибрежные низины, то жители низин поднимались в горы, неся смерть на остриях своих изогнутых клинков.

О Чанко кейтабский тидам знал немногое, однако больше, чем мудрый Унгир-Брен, впервые поведавший Дженнаку о Стране Гор, что лежала в Нижней Эйпонне. Люди ее не приняли учение кинара и изгнали Арсолана, утвердившись в том, что для них и старые боги хороши. С той поры, с самого Пришествия Оримби Мооль, Чанко оставалась страной закрытой, не пускавшей к себе чужеземцев — ни купцов, ни ремесленников, ни любопытствующих путников, ни людей жреческого сословия. Никого к себе чанкиты не пускали и вроде бы торговых дел ни с кем не вели; однако О’Каймор, побывавший на Диком Берегу, южнее устья Матери Вод, утверждал, что встречались ему чанкитские изделия. То были гадательные яшмовые шары величиной с кулак, выточенные с невероятным искусством, ожерелья из белых и серых перьев кондора, какие-то сушеные целебные травы и бронзовые цепи с прикрепленными к ним острыми дисками — очевидно, оружие. Все эти редкости ценились жителями Дикого Берега очень высоко, ибо, по их мнению, обладали магическими свойствами.

Не менее любопытными, чем эти истории, были и рассуждения О’Каймора — о том, почему боевые драммары нужно строить из тяжелого розового дуба, плоты — из легкой бальсы, а лодки для каботажного плавания — из тростника; и о том, как, согласно кейтабскому Морскому Праву, следует подбирать экипаж и сколько в нем должно насчитываться кормчих и рулевых, гребцов и «чаек», работающих на высоте с парусами, сколько стрелков и людей при метательных машинах и балансирах; и о способах сражения на море, о том, как отнять ветер у вражеского судна, как переломать его весла, засыпать огненными стрелами, пробить тараном борт, пустить на дно. О’Каймор, прожженный разбойник, без сомнения знал толк в подобных вещал, но разбирался он и во многом другом: в качестве драгоценных перьев, тканей, раковин и черепашьих панцирей, и самоцветах, мехах и шкурах, в изделиях из бронзы, железа и серебра, в винах, воске и лечебных снадобьях, в ценах на бойцовых керравао и сизых посыльных соколов, в спросе на резную яшму, атлийский нефрит и голубой майясский камень, в способах обработки шкур, засолки мяса и приготовления маисовой муки. Все эти товары, вероятно, сами добирались к О’Каймору под парусом и на веслах, затем перекочевывали в его трюмы, прилипали к его загребущим рукам, а прежние их владельцы отправлялись кормить акул, столь же прожорливых, как и кайманы в хайанском Доме Страданий.

Но более всего ценил кейтабский тидам звонкую монету, ибо не было на ней ни клейма мастера, ни знака Клана, ни охранительных письмен, а одни лишь безобидные символы вроде соболиной головки либо горящей свечи. И потому бродили деньги в мире неузнанными, словно призраки, не оставляющие следов; путешествовали туда и сюда, превращаясь из чейни в арсоланские диски, из дисков — в сеннамитские «быки» и снова в чейни. Кео-кук, как называли их тайонельцы, — «тот, кто странствует всюду»!

Про деньги и толковал О’Каймор в День Маиса, первый день месяца Плодов, на палубе «Тофала», что покачивался у причальных тумб хайанской гавани. С этих резных столбов из прочного дерева на корабль взирали полсотни ликов Сеннама — строгих, но благожелательных; за столбами виднелась колесница на высоких колесах, запряженная парой гладких быков, а дальше лежала обширная площадь с глиняным покрытием, утоптанным и ссохшимся на солнце до каменной твердости. С трех ее сторон, с севера, юга и с востока, поднимались крутые склоны насыпей, застроенных зданиями Очага Торговцев и наблюдательными да сигнальными башнями, где сидели портовые стражи; в самих склонах, облицованных гранитом и базальтом, были прорезаны ходы к подземным камерам, обширным и защищенным от влажных морских ветров. Там хранились самые ценные товары — воздушные шелка и плотные ткани из шерсти лам, связки тростниковой бумаги и тончайшего пергамента, накидки, головные уборы и ковры из разноцветных перьев, хрупкие стеклянные сосуды, емкости с зельями, что способны мягкое делать твердым, а твердое — мягким. Иные же товары, попроще и подешевле, наподобие глиняной посуды, циновок, запечатанных затычками и воском кувшинов с вином, бычьих кож и раковин, лежали под навесами, пристроенными к рукотворным холмам; от центральной части площади их отделяла тройная шеренга пальм, похожих на рослых воинов в перистых зеленых шлемах.