Елизавета Дворецкая - Дракон восточного моря, кн. 3. Каменный Трон

Похоже, фру Арнгуд видела нечто естественное в том, что девушка-рабыня добровольно пошла в плен за своей госпожой, чтобы и там ей прислуживать. Но Бьярни не знал, как расценить этот поступок. Что это – привычка рабыни тупо следовать везде за своей госпожой или решимость самоотверженного любящего сердца? Раннвейг, кажется, была привязана к своей знатной сестре, хорошо о ней отзывалась, старалась в разговоре с Бьярни оправдать ее надменность и разборчивость.

Да и не была она в то время рабыней! Ведь Халльгрим уже тогда погиб, а после смерти человека, имеющего детей от рабыни, эта рабыня вместе с детьми получает свободу. Такой закон есть даже у фьяллей – Торвард конунг ведь упоминал, что именно так когда-то получила свободу его мать, рожденная рабыней от хёвдинга. Ибо не годится, чтобы кто-нибудь, кроме самого отца, владел кровными родичами. Бьярни этот закон хорошо знал: ведь не так давно закон о правах «детей рабыни» и к нему самому имел непосредственное отношение. И Раннвейг, неглупая и сообразительная девушка, наверняка тоже его знала. Не вспомнила в суете и потрясении набега, что смерть отца-господина делает ее свободной и никуда идти за его законной дочерью она уже не обязана? Или она не придала значения перемене своего положения?

Да и не так уж велика эта перемена, строго говоря. Ведь наследства либо приданого таким детям все равно не положено, и Раннвейг предстояло точно так же жить в доме и выполнять все ту же работу. Ее только уже нельзя будет продать или как-то еще ею распорядиться против ее воли, но идти ей больше некуда.

Но и к фьяллям ее никто не посылал. Она решилась на это сама, чтобы быть с сестрой. И Бьярни ощутил настоятельное желание отправиться в путь как можно быстрее. Если не Ингебьёрг, то Раннвейг уж точно заслуживает того, чтобы поскорее вернуться домой!

До осенних пиров оставалось еще около двух месяцев, но Бьярни, не зная, какие еще сложности его ждут, не хотел задерживаться. «Синего Змея» снова готовили к походу, и теперь находилось еще больше желающих сопровождать сына Сигмунда: во всей округе Бьярни стал настоящим героем, каждый день в усадьбе толпились гости, жаждущие поглазеть на него самого и на привезенные подарки. И когда прошел слух, что он снова уходит в море, Бьярни стали прямо-таки осаждать желающие поучаствовать в его будущих подвигах. И даже известие о том, что идти предстоит не куда-нибудь, а во Фьялленланд, в самое логово грозного конунга фьяллей, мало кого испугало. Люди настолько верили в доблесть и удачу Бьярни, что, казалось, пошли бы за ним хоть в подземелья Хель.

Сам Бьярни, не показывая вида, был вовсе не так уверен в своей непобедимости. Другое дело, он просто не мог поверить, что Торвард конунг затеял все это с целью его погубить. «Элит просила, чтобы я тебя не убивал…» Или просьба Элит сдерживала Торварда там, на Зеленых островах, а здесь ведь ее нет. Но зачем ему это надо? Ведь это не Бьярни убил двоих его братьев. Он вообще ничего плохого ему не сделал. Главным чувством Бьярни перед этой поездкой была не столько тревога, сколько недоумение. Тревожился он только за девушек. Как знать, что с ними сталось в плену, среди фьяллей, имевших славу диковатого племени, соблюдающего множество старинных обычаев.

За проливом Двух Огней «Синий Змей» тронулся на север вдоль побережья Квиттинга. Дней через десять, миновав землю раудов, он вступил в пределы Фьялленланда. Границей служил Трехрогий фьорд, в котором стояла большая усадьба местного ход-трединга: на нем лежала обязанность охранять границы страны от нападений с юга. И Бьярни немедленно назвал свое имя: будь что будет.

– А, да, я знаю! – ход-трединг, высокий и худощавый мужчина по имени Лейдольв, а по прозвищу Уладский Беглец, даже обрадовался. – Конунг о тебе говорил. Он ждет тебя, и я рад, что ты не заставил ждать себя долго.

Чего конунгу нужно, Лейдольв ярл или не знал, или предпочел смолчать. Но в молодости он несколько лет прожил на Зеленых островах, где отбился от дружины своего вождя и попал в плен к ригу Брикрену, и они с Бьярни с удовольствием скоротали вечер за разговорами, которые было любопытно послушать и всем тамошним домочадцам. А наутро Бьярни отправился дальше.

Многочисленные местные рыбаки указывали путь, и до Аскефьорда он добрался без приключений. С Дозорного мыса взвился белый столб дыма – его заметили, но один корабль с дружиной человек в тридцать-сорок здесь не посчитали угрозой. С берега закричали, спрашивая, кто и к кому, Бьярни назвал себя, и к нему приблизился кормчий на лодке, чтобы провести мимо подводных камней.

– Конунг дома должен быть, – охотно говорил кормчий, коренастый мужчина с обветренным лицом и двумя косами. – Он обещал, что теперь уж до самой зимы никуда не тронется, так что ты его, скорее всего, в Аскегорде и найдешь.

«Синий Змей» встал у песчаной площадки, носившей название Конунгов причал, и хотя усадьбы отсюда видно не было, кормчий указал тропинку, уводившую вверх по берегу через сосновый бор.

– По тропе иди, и там Аскегорд будет. Не ошибешься – у него над крышей большого дома ясень растет, такой дом у нас во фьорде один. А может, он и на свете такой один, как знать?

– Я, по крайней мере, о других подобных домах не слышал, – честно ответил Бьярни.

Аскегорд, открывшийся взгляду за сосняком, ничем особенным не поражал. Только ясень над крышей, а так – усадьба средней руки, бывают и побольше. Ворота стояли открытыми. Люди во дворе спросили у Бьярни, кто он и откуда, он назвал себя, и сразу несколько человек побежали внутрь предупредить хозяев. И Бьярни пригласили в дом.

Войдя, он первым делом оказался на просторной кухне. Близилось время ужина, женщины хлопотали у длинных столов, стуча ножами. И почти первая, кого Бьярни увидел, была Раннвейг. В рубахе и в длинном сером переднике, она стояла у стола, держа в одной руке нож, а в другой – очищенную морковку, и смотрела на Бьярни с таким изумлением и восторгом, будто ей явился кто-то из богов.

Бьярни застыл на месте, увидев ее, и она шагнула к нему.

– Ты приехал… – пробормотала она. – Ты нашел нас… Бьярни, ты вернулся!

– Да. – Бьярни улыбнулся и шагнул к ней.

Раннвейг бросила нож и морковку, подалась к нему – как-то так получилось, что они оба сделали движение навстречу и словно влились друг к другу в объятия. Бьярни прижал к себе хрупкую девушку, чувствуя под руками каждую косточку, и почему-то это перевернуло в нем сердце, наполнило теплом и восторгом. Именно в это мгновение он в полной мере ощутил торжество и счастье от всех своих свершений, потому что принес их, как драгоценный дар, именно той, которая сильнее всех желала ему успеха; откуда-то возникло удивительное чувство, будто сейчас, в объятиях этой девушки, он наконец-то по-настоящему дома.