Гай Орловский - Ричард Длинные Руки

– Дальше Зорра?

– За Зорром лежат Скарланды, сейчас захваченные Тьмой, а уже за Скарландами – Горланд. Это небольшая горная страна, бедная, но там живут сильные и отважные люди. Уже и Скарланды пали, а Горланд кое-где еще держится… Не весь, понятно, долины захвачены, но отважные бароны в своих горных гнездах держатся! Конечно, основные силы Тьмы двинулись дальше, сейчас уже осадили наш Зорр, но бароны все еще держатся, держатся, держатся. Силы их, увы, тают. И, похоже, души тоже постепенно покидает надежда, что вообще выстоят.

У меня невольно вырвалось:

– Так почему же не отступают в благополучные земли?

Бернард покосился удивленно, Асмер фыркнул, а Рудольф махнул рукой, предлагая не обращать внимания на несмышленыша. Я понял, что Рудольф буквально спас мою шкуру, ибо я предложил, по их понятиям, настоящую гнусность.

– Опорой стали даже не замки, – продолжал Бернард, – а монастыри. Не тем, что стены крепче… просто у Тьмы там меньше сил. Приходится только мечами да топорами, а колдовство тю-тю. И чем ближе к монастырским стенам, тем колдовства меньше.

– Но что могут монахи? Разве они не клялись не брать в руки оружия?

– В монастыри бегут окрестные крестьяне. Их села сожжены, туда стягиваются рыцари, бароны, да и всяк, кто способен носить оружие и не желает позорно бежать с наших земель!

Я по-новому взглянул в подчеркнуто прямую спину рыцаря. Похоже, Ланзероту кажется недостаточно достойно отсиживаться за крепкими стенами, отражая вялые приступы. А здесь он наступает.

Полдня ехали без приключений, потом Ланзерот остановился, подал условный знак. Рудольф и Бернард тут же взяли в руки топоры и пустили коней далеко вправо и влево от дороги. Я хотел последовать за Бернардом, но из повозки высунулась принцесса. Глаза ее были встревоженные.

– Дик, – позвала она. – Дик!.. Держись поближе.

– Но там опасность…

– Патер чувствует приближение Зла!

– Он его во всем чувствует, – ответил я, но конь мой, повинуясь непроизвольному содроганию моих мышц, пошел боком к повозке. Принцесса уже скрылась, я ехал рядом, прислушиваясь, надеясь уловить запах ее волос, аромат ее кожи или хотя бы дыхание.

Когда повозку тряхнуло, слабо громыхнуло, будто столкнулись скалы. Послышался сердитый голос священника, тут же он забормотал молитву, поспешно раскаиваясь в грубом слове, гневе, давая новые обеты смирения.

Далеко впереди вроде бы послышались слабые крики. Я насторожился, привстал в стременах. Там, за клочьями неопрятного тумана, взметнулась желтая пыль, взлетели испуганные птицы. Как будто бы донеслись слабые удары металла о металл…

– Дик!

Это отчаянно кричала принцесса. Я вздрогнул, справа шагах в десяти прямо из травы поднялись крупные разрисованные цветной глиной люди. Моя рука шлепнула по рукояти молота, так пьяный ганфайтер бьет по кобуре. Молот вырвался из ладони, как воробей, часто-часто хлопая по воздуху невидимыми крыльями, но ударил, как противотанковый снаряд, вернулся в ладонь, я метнул в другого, третьего, а четвертого я встретил уже грудь в грудь.

Его кривой меч со звоном ударил о мой щит, в ответ я шпажно ткнул мечом в голый живот. Человек отчаянно вскрикнул, я тут же выдернул лезвие и послал коня на другую сторону повозки. У колес лежали двое, пораженные стрелами, пузырились широкие лужи слизи, а еще двое вытащили принцессу, один перебросил ее через луку седла, яростно пришпорил коня…

Она дралась, кусалась, царапалась, а затем, когда поняла, что вырваться не сможет, закричала:

– Дик!.. Помоги!

Этот крик стегнул меня по нервам, как пропущенный через тело электрический ток. Легкий степной конь уходил на немыслимой для наших могучих коней скорости, всадник пригнулся, прижимая принцессу и уменьшая сопротивление ветру… Молот разнес ему затылок, как если бы кто палкой ударил по гнезду с куриными яйцами. Принцесса вскрикнула, однако сумела перехватить повод, замедлила бешеный бег, я догнал, вместе столкнули с седла убитого, но тот зацепился ногой в стремени и поволокся следом.

Я едва не плакал от любви и жалости к принцессе, настолько она прекрасна в своем божественном испуге, бледная и решительная, на волосах, плечах и руках отвратительная грязь из разбитой вдрызг головы разбойника, но глаза горят решимостью, руки дрожат от ужаса, но делает все, что нужно, ибо на то мы и люди, чтобы делать то, что нужно, а не то, что хочется…

Галопом вернулись к повозке, а с другой стороны так же галопом мчались Ланзерот, Бернард и Рудольф. За ними вихляющей рысью торопился Асмер, он пошатывался в седле.

Из повозки высунулся священник, в руках арбалет со взведенной тетивой. Волосы дико всклокочены, в глазах ужас, стыд. Завидев всех нас, он отшвырнул арбалет, упал на колени перед ближайшим разбойником, забормотал молитву.

Ланзерот, увидев принцессу, вздохнул с великим облегчением. Бернард сказал виновато:

– Впереди в самом деле была засада… Но, выходит, рассчитали правильно. Засадой просто отвлекали.

Рудольф бросил зло:

– И ворон, похоже, пугали сами. Дик, ты молодец.

– Их было немного, – ответил я, как положено отвечать герою, и покосился на принцессу. Но она, видимо, уже считала меня героем, потому лишь торопливо срывала верхушки трав и брезгливо счищала с себя грязь. – Но заметили, что нападают все чаще?

Глава 23

Но участились не только нападения в пути, как я заметил. Все чаще чувствовал пристальное внимание чего-то незримого. Нет, при всем неверии в астрологию и прочую хреномантию, я сталкивался с необъяснимым и раньше. Начинает вдруг вертеться в голове песенка, да так назойливо, а через некоторое время приятель рядом начинает напевать ее вслух. Если это не магия, то не магия и это вот прощупывание меня на расстоянии, не магия мои полеты во сне, когда я могу подраться с такими же… летунами. Даже мой летающий молот – не магия, ведь с ним все понятно и предсказуемо. Даже понятнее, чем, скажем, с электричеством, которое непонятно абсолютно всем, даже самым ученым академикам.

Однако это незримое внимание бывало иногда просто отвратительным. Словно кто-то огромный, водя окуляром микроскопа по капельке воды, вдруг из мириадов амеб выбирал именно меня, всматривался, а его мощь сверхсущества действовала… очень сильно, чтобы не сказать больше.

Пытаясь стряхнуть ощущение чужого присутствия, я начинал думать о принцессе, о ней думать всегда приятно, и в этих случаях я чувствовал, как это нечто огромное в разочаровании убирает от меня всесильные щупальца.

С юга, где особенно чистое синее небо, потемнело, пошли черные, тяжелые, как горные цепи, тучи, давящие и угнетающие. Дышать стало тяжелее, даже мой простой кожаный панцирь давит на плечи. Желание пустить коня вскачь сменилось на стремление найти нору и забиться поглубже.