Лилия Баимбетова - Перемирие

— Я поговорю с ним, — отозвалась я ехидно, — но не более того. Твоя горничная такая красотка, как ему, бедняжке, было удержаться?

Иветта вся вспыхнула. Ольса удивленно вздернула брови, но ничего не сказала, кивнула мне на прощание и увела девочку из комнаты.

Как только за ними тихо закрылась дверь, я вскочила с кровати, скидывая с себя одеяло. Каждое утро, вылезая из теплой постели в этот холодный северный воздух, я чувствовала то же самое, что чувствуешь обычно в солнечный жаркий день, прыгая с крутого берега в прохладную речную воду, когда вода холодом обжигает разгоряченную кожу.

Натянув только штаны и безрукавку, я отправилась на педагогическую практику. Пора бы научить мальчишку вести себя прилично. По ледяному коридору я пролетела в единый миг, едва касаясь пола босыми ногами, и распахнула дверь в комнату, выделенную остальным Охотникам

Эта комната очень отличалась от той, что предоставили мне: во всех военных крепостях очень тонко чувствуют различия в социальном положении, здесь никому не придет в голову поселить командира и подчиненных в одинаковых условиях. В этой комнате не было ни ковров, ни дорогой мебели, и вообще она имела вид нежилой, употребляемой только для простых, не имеющих высокого положения гостей. На окнах висели простенькие зеленые шторы. Стены были выкрашены желтоватой светленькой краской; той же краской крашенный пол был замусорен и грязен, валялись нечищеные сапоги, мечи, сбруя и прочая дребедень. В этой комнате устоялся уже свой, особенный запах: смесь из запахов кожи, конского и человеческого пота. И этот запах, и вид пяти кроватей с маленькими некрашеными тумбочками у изголовья напоминал мне казарму.

Я остановилась на пороге в полутьме (шторы были все задернуты, и только оплывшая за ночь свечка чадила на крайней тумбочке), слушая звук дыхания пятерых спящих мужчин. И как всегда, когда я входила в эту комнату, так напоминавшую мне казарму, меня охватила легкая тоска по югу, по моей привычной жизни. Мирный, богатый, «благословенный» (как говорили обычно) Север страшно наскучил мне за прошедшие три недели. Ах, как я хотела вернуться на юг, на Границу, покончить поскорее с этим непонятным, до смерти надоевшим мне тайным заданием и вернуться — домой.

Крупный широкоплечий кейст лежал на крайней кровати, уткнувшись в подушку кудрявой светлой головой. Руки его свисали по обе стороны кровати. Услышав, как я вошла, он приподнял взлохмаченную голову (на лоб свисали намокшие от пота, завивающиеся пряди) и сонно посмотрел на меня, но я сделала отрицательный жест, и он снова закрыл глаза и опустил голову в подушку.

Воины бы все повскакали при моем появлении, но Охотники — вроде бы и не воины. Своего врага мы чуем не зрением, не слухом, и потому на пустой шум реагировать не приучены. Даже мерд присутствие Воронов за лигу распознает…

На трех следующих кроватях спали адраи, братья-близнецы из Южного удела, неотличимые друг от друга, как три горошины. Смуглые, черноволосые и маленькие, они спали, одинаково завернувшись в одеяла и повернувшись на правый бок; гладко причесанные головы спокойно лежали на подушках. А с другого края, на последней кровати у стены храпел мерд, шестнадцатилетний парень, единственный рыжий в моей команде. Он лежал на спине, подмяв под себя подушку и спустив рыжую голову ниже подушки на сбившуюся, смятую простыню; одеяло сползло на пол, открывая мальчишескую безволосую грудь. Примерившись, я пнула его в бок. Мальчишка испуганно подскочил на кровати, блестя на меня сонными глазами.

— Я жду тебя в своей комнате через полчаса, — сказала я шепотом, — и не вздумай опоздать.

Через двадцать минут мерд неуверенно постучал в мою дверь. Я была уже полностью одета, причесана и стояла у окна, скрестив руки на груди. Приходившая горничная уже заправила постель, заменила свечи в подсвечниках и принесла теплой воды.

Мерд вошел и остановился у двери.

— Сядь, — сказала я ему.

Мерд послушно сел на край кровати и сложил руки на коленях, обтянутых кожаными штанами. Это был высокий для своих лет, крупный, даже, пожалуй, толстый парень. Он был меньше в размерах, чем кейст, например, но он явно обещал вырасти еще. У него были темно-рыжие, морковные волосы и рыжие глаза, застенчиво глядящие из-под рыжих бровей. Лицо у него было круглое, все целиком конопатое, и еще у него ужасно торчали уши. Одевался он по-каргски, в свободные штаны из коричневой кожи и в светлую кожаную подкольчужную рубаху с треугольным вырезом, и, так же, как Вороны, носил обычно узкий кольчужный жилет с поясом из металлических колец. И застенчив он был до ужаса; было, конечно, от чего. Мало того, что ему исполнилось шестнадцать лет уже после Перемирия, и он так и не успел побывать в настоящем бою, так я еще и застукала его в Веселом квартале, когда он пытался потерять девственность, и отправила его под арест вместе с кейстом, руководившим мальчишкой в сложном мире продажной любви. Честно говоря, терпеть не могу эту особенность мужчин, эту их страсть к подобной любви и подобным женщинам…

— Только что ко мне приходила Зеленая властительница. И знаешь, что она сказала мне? Нет? Она сказала, что ты приставал к ее горничной.

— Я…

— Я не собираюсь выслушивать твои оправдания, — сказала я, перебивая его, — Не собираюсь тебя наказывать. Но я требую, чтобы подобных историй больше не было. Мне — проблемы не нужны. Тебе, надеюсь, тоже. Или нужны?

— Нет, — сказал он, не поднимая глаз.

— Учти, я больше предупреждать не буду. Еще раз повториться нечто подобное, и в моем отряде ты выше мерда не поднимешься. Мне не слишком-то нравиться решать твои проблемы, ясно? Я не обязана это делать, ты уже не в детских казармах, теперь ты сам за себя отвечаешь…

И вдруг я замолчала. Я что-то почувствовала, какую-то смутную тревогу. Словно туго натянутая струна мелко задрожала у меня внутри. И тут же все прошло.

Рыжий мальчик глядел на меня во все глаза. Маленький он еще, чтобы чувствовать их на таком расстоянии, а они были еще очень далеко — где-то возле Карлайла, почти на сорок лиг южнее Ласточкиной крепости.

Свои внутренним взором я их видела — так же ясно, как и мальчишку, сидящего передо мной. Я видела проселочную дорогу, в наезженных колеях которой блестела темная вода, небольшую деревеньку впереди — три покосившихся от времени избушки, и у низкого забора с нарисованными лебедями стоял высокий толстый парень в рваном тулупе. Низкое нависающее небо сеяло ледяным дождем, и все мокло вокруг под его неотвратными струями — и ровно зеленеющие озимые, и черная пахота. И я видела Их — четверку всадников в темно-зеленых плащах с надвинутыми капюшонами. Я видела, как увязают в грязи их кони, с трудом выдирая копыта из дорожной глины, как всадники кутаются в промокшие плащи. Я чувствовала их усталость, смутные отголоски их мыслей и намерений. Я была там, рядом с ними, так же, как и здесь.