Марина Дяченко - Последний Дон Кихот

Минута прошла в молчании. Санчо ждал, и по спине его струился пот; сеньоры Альдонсы не было дома, и Санчо понятия не имел, какое продолжение может иметь это мытье полов…

Тяжелая рука опустилась девчонке на затылок. Потрепала за ухо; сжалась чуть сильнее, дернула так, что Фелиса вскрикнула.

Сеньор Алонсо поднялся и вышел прочь.

Фелиса провожала его взглядом, и слушала затихающие шаги, а когда опомнилась и оглянулась — в кресле сидел уже Санчо, сидел печальный и задумчивый, как перед тем хозяин. Смотрел на портреты.

— Ай!

Санчо молчал. Хмурился. Тяжело вздыхал.

— Как вы сюда… что это вообще за наглость? Я здесь мою полы… А вы натоптали!

Санчо кротко взглянул на Фелису. Отвернулся; девчонка занервничала не на шутку:

— А что такого? Я полы мою, ясно?

— Пробка, — загробным голосом сказал Санчо. — От вина… Ах ты девка ушлая, лисицей подшитая, а псом подбитая!

Фелиса сделалась красной, как мулета перед мордой быка. Некоторое время елозила тряпкой по полу; Санчо все сидел, и она не выдержала:

— А вам все равно никто не поверит.

Санчо многозначительно молчал.

— Ничего вы не видели. Подумаешь, пробка! Так и что?

Санчо молчал. Фелиса драила полы; наконец, отставила щетку:

— Санчо, — голос ее звучал теперь вкрадчиво, как журчание. — Санчо… А хотите шоколада? У меня есть… Хотите?

— Совесть мою купить? — осведомился Санчо.

Фелиса в сердцах швырнула швабру об пол:

— Какую совесть! Чего вы хотите от меня! Это не ваш дом, это чужой дом… Хозяин в доме может делать что угодно, ясно вам? Что угодно и с кем угодно!

— Посоветуемся с сеньорой Альдонсой, — покивал Санчо. — Тут тебе и жаба сиськи даст…

— При чем тут… жаба… при чем тут сеньора Альдонса! Она и так все знает!

— Что — все? — удивился Санчо.

Некоторое время они смотрели друг на друга, не отрываясь.

— Вам все равно никто не поверит, — шепотом повторила Фелиса.

— Посмотрим, — с охотой отозвался Санчо.

— Санчо, чего вы от меня хотите?

— Ничего, — Санчо отвернулся.

— Ну пожалуйста, Санчо! Скажите!

Санчо снова посмотрел ей в глаза. Фелиса из последних сил сдерживала слезы.

Тогда он счел возможным усмехнуться.

Она поймала его улыбку — и робко, с надеждой, улыбнулась в ответ.

Тогда он насупился и отвернулся; она начала всхлипывать, тогда он посмотрел на нее снова — и поманил пальцем…

Она подошла.

До срока осталось пять дней.

Ужасно мало. Вечность.

— Я ходила к ним, — сказала вечером Альдонса. — Панчита опять в синяках… Я говорила с матерью.

Она замолчала — надолго.

— И что? — спросил наконец Алонсо.

— Ничего. Говорит — он пока трезвый, так работящий и добрый мужчина, а что падчерицу бьет по пьяни — значит, любит. Воспитывает.

— А она? — спросил Алонсо. — Мать?

Альдонса пожала плечами.

— Пять дней, — глухо сказал Алонсо.

— Она сказала, если ты еще раз к ним придешь — она позовет алькада…

— Хоть десяток алькадов.

— Господин мой, — не к месту вмешался Санчо, — а вы помните, что было с этим Андресом, там пареньком, которого Рыцарь Печального Образа… ну, за которого заступился? Так хозяин его еще хуже… сорвал на нем злобу. Как бы с этой Панчитой… ну, то же самое не получилось.

Тишина.

— Санчо, — голос Альдонсы прозвучал напряженно, — а вы бы сами сходили к этим соседям… поговорили бы… без угроз, но по-свойски. Как-нибудь… а?

— Да-да, сеньора, разумеется, — закивал Санчо. — Я схожу… может, и не понадобится копьем-то… может, по-хорошему получится. Говорят же — покраснеть не покраснеет, а подобреть, если хочет, так подобреет…

Алонсо скептически хмыкнул.

— Я пойду, — Альдонса поднялась. — Пойду спать… Алонсо, не засиживайся долго, ладно?

— Я сейчас приду, — кивнул Алонсо.

На самом деле он будет сидеть допоздна. Пока не станут слипаться глаза и не упадет на грудь тяжелая голова.

Потому что слушать молчание Альдонсы в темноте спальни — нет сил.

— Санчо… а ведь у вас тоже есть жена?

— Конечно, господин мой.

— И что… она вас спокойно отпустила? Никаких… отпустила?

— Да ну, — Санчо беспечно махнул рукой. — Поплакала, конечно… баба есть баба… только пацаны мои уже подросли, в хозяйстве управятся, хорошие хлопцы… А баба, она все уши мне прожужжала, чтобы какого-то жалованья просил. Что оруженосцы жалование получают. Баба…

— Сколько? — тускло спросил Алонсо.

— Что?! — радостно переспросил Санчо, не веря своим ушам. Он подумал было, что господин его действительно намерился назначить ему жалование.

— Сколько у вас сыновей? — переспросил Алонсо.

— А-а-а… — Санчо попытался скрыть разочарование. — Четверо.

Алонсо молчал. Ранние морщины на его лице обозначились яснее; Санчо сделалось жаль его.

— Бросьте, сеньор Алонсо… Бог детей либо дает, либо не дает. Это не наше дело, это его Божий промысел… Бог старый хозяин — больше придерживает, чем раздает…

— Последний, — сказал Алонсо. — Я — последний Дон-Кихот…

— Сеньор Алонсо, — Санчо налег на стол локтями. — Вы меня простите, глупого мужика. Но вот… жалко, конечно, жалко, что прервался… Благородный род — это всегда жалко… Но вот что за беда?.. Кто о нем плакать будет, о Дон-Кихоте? Тот погонщик мулов, которому Дон-Кихот ни за что ни про что развалил голову на постоялом дворе?

— Санчо, — сказал Алонсо после паузы. — В губернаторство на острове ты не веришь… Жалованья я тебе назначить не могу — не из чего, извини… Почему ты со мной идешь?

— Так… это… — Санчо растерялся. — Традиция… Батюшка меня так назвал, Санчо… Традиция, говорит… И, опять же, все Панса, что с рыцарями уходили, домой живехоньки возвращались… не то что сами рыцари. Правда, вот, один мой родич без глаза вернулся, другому внутренности все отбили… А одному ногу переломали, так до конца дней и хромал… но ничего, главное — живехонек… Вот. А про губернаторство… Так легенда все-таки откуда-то взялась? Мы вот думаем, что легенда — брехня, а вдруг она не брехня? А вдруг да обломится мне губернаторство, а я в поход не пошел, на печи остался… Вот обидно будет, да?

Некоторое время Алонсо смотрел на него — а потом расхохотался — весело, искренне. И Санчо подхватил этот смех, и так они смеялись, оба страшно довольные друг другом, когда Алонсо вдруг осекся и нахмурился:

— Кто это там? Альдонса, ты?

В глубине комнаты плыла высоченная белая фигура, плыла, то открывая, то снова закрывая собой звездное небо за окнами.