Наталья Рузанкина - Возвращение

— Жалость! — возмущенно вскинулся Кот. — Да когда вся эта жуткая, рычаще-асфальтовая, кипящая какими-то котлами улица двинулась на нас, вся, целиком, со всеми этими дураками, столбами, афишами и призраками, у меня наступило такое чувство, будто я умираю! Да я и умер почти! Я провалился в какой-то люк и… Боже, какая прелесть! — Кот прервал на полуслове страстный монолог и с лукаво-восторженным видом устремился к небольшому фонтану, в мозаично-хрустальных глубинах которого поблескивали золотые рыбки. Зачарованно улыбаясь, он взгромоздился на барьер из розовых ракушек и опустил лапу в воду.

— Э, э! — взволнованно вскочил Хранитель. — Уйди оттуда! Уберите вашего друга! — обернулся он к Страннику. — К фонтану подходить нельзя!

— Почему? — изумленно мяукнул отпрянувший Кот.

— Потому что нельзя! Есть вещи, которые я не могу объяснить, но которые запрещены, тем более у меня, запомните это, господин Кот! Прошу в дом!

— Я и не поймал ни одной, — извинительно пробормотал Кот в ответ на испепеляющий взгляд Странника, поднимаясь вслед за ним и Хранителем по узорчатой деревянной лестнице. — Даже за хвост не ухватил…

В доме Хранителя на подоконнике дремали синие фиалки, прозрачно вздыхали на сквозняке причудливые шторы, празднично вспыхивала посуда в тяжеловато-сумрачных шкафах, нежные вечерние тени сквозили по комнате и казались живыми.

Хранитель и Странник сидели у камина, Кот пропал куда-то, из старинной глубины необъятного дома слышались тихие, печальные звуки виолончели.

— Мои домашние духи, — смущенно улыбнулся Хранитель, украдкой разглядывая Странника. — Вчера была скрипка, сегодня — виолончель… Вам не мешает?

— Нет… — у жаркого камина, отодвинув в сторону бокал вина с пряностями, Странник поежился от пронзительной черной тоски, что звучала в плаче виолончели. — Не знал, что музыка и домовые…

— Я и сам не знал! — детски рассмеялся Хранитель. — Не знал, пока однажды не проснулся от странного ощущения, что нахожусь в оркестре. Всё звучало, представляете? Лунные лучи в комнате, хрусталь в буфете, старинное серебро на стенах, маленький клавесин… и скрипка с виолончелью! Звучали цветы в саду, листы деревьев, облитые светом ночи… и, боже мой, звучала сама ночь! Никогда прежде я не слышал такой музыки… Потом всё умолкло, и стало так темно и тоскливо… Знаете, я иногда жалею о своем жребии Хранителя, иногда мне хочется стать бродячим музыкантом… Подумать только, тысячи лет хранить этот крохотный пыльный мир, зная, что и он в конце концов сгинет в Великом Огне! Потому я всегда очень радуюсь гостям, настоящим, живым гостям, ведь нельзя же, согласитесь, тысячи лет довольствоваться только домом, садом и обществом духов. Иногда я придумываю себе гостей, сказочных зверей, но они плохие собеседники… Знаете, беседа — самое драгоценное, что может позволить себе такое существо, как я.

— Вы считаете себя — существом? — с усталым недоумением вопросил Странник.

— Я бессмертен и не имею права называться человеком, — спокойно сказал Хранитель. — Впрочем, как и вы… Только вы, в отличие от меня, повидали множество миров, а я… Я навеки приговорен вот к этому. И…

— И он прекрасен, ваш мир, — торопливо перебил Странник. — И не вздумайте его проклясть!

— Даже небо над моим домом — и то придуманное, — таинственно зашептал Хранитель. — И звезды… Я дал им названия настоящих, небесных звезд, но они — ручные и иногда спускаются, чтобы поплескаться в фонтане. Периодически появляются Хозяйки, но… мало кто выдерживает тысячелетнее одиночество.

— Но вы же в ответе за ваш мир! — воскликнул Странник. — За каждую птицу, за каждый цветок, за крохотную былинку. Как вы можете считать себя одиноким! «Пока ты заботишься о ком-то — ты не одинок», — так гласит Книга Древних. Самое страшное на свете — это бродить по Земле, тоскливо и томительно, в поисках своей Радости, своего Рая, и проходить тысячи миров, и проживать тысячи жизней… и не обрести покоя. Не о ком заботиться, не из-за кого страдать, и вся земля — пустыня! Вот что страшно, Хранитель!

— Я буду счастлив, если смогу тебе хоть чем-то помочь, Вечный Странник, утративший свою Долину, — тихо сказал Хранитель, переходя на «ты». — Опиши мне ее…

Странник закрыл глаза, и тень темного крыла пропала с лица его, и стало оно по-детски доверчивым и беззащитным.

— Окна моего дома выходили на океан. Цветочное поле стелилось от ступеней почти до самой кромки его, и на узкой и теплой песчаной полосе меж водой и дрожащими от капель цветами лежали раковины, что пели под ветром. Апельсиновая роща начиналась сразу же за домом, за ней — розово-белым туманом трепетала яблочная, а позже, золотыми осенними месяцами, там было прохладно, росно, и плоды глянцево и выпукло сияли из увядающей травы. А потом приходила зима… И зима была счастьем, и счастьем были ее снега, ее бирюзовое небо, ее праздники, колкие, медвяные, в каплях смолы и света, с хрупким позвякиванием золотых шаров, с нетерпеливо-конфетным шуршанием подарков…

Странник вновь помолчал, потер висок, как будто забыл о чем-то важном.

— О, как цвели там цветы, дышали деревья, летали птицы, там звезды переставали быть мирами, они спускались с небес, чтобы покачаться на ветвях старого дуба… Ты… вы верите мне? — вдруг умоляюще обратился он к Хранителю. — Ведь у каждого из нас — свое Возвращение, а я возвращаюсь к ней тысячу лет, и она — всё дальше, всё тусклее, а сейчас, после встречи с твоим Городом, мне вдруг показалось, что и она — призрак, только призрак…

— Город отравил тебя, — спокойно сказал Хранитель. — Он вселил в тебя сомнения, и, как черное вино, они наполнили твою душу. Я знаю немногим больше тебя, но скажу, чтобы успокоить: она — истина. Она — высшая правда, она правдивей, а потому сильнее смерти, ибо в ней пребывает Единственный.

— Я так боюсь произносить это имя, — прошептал Странник. — Я…

— Ты достигнешь ее усталым, — голос Хранителя был мягкой темнотой, пронизанной синими просверками звезд. — Тебе покажется, что душа твоя умерла, что по земле путешествует лишь усталое тело, ищущее угол для сна. Но, ступив на землю ее, ты поймешь, что она, единственная на свете, не может быть призраком, ибо ощутишь присутствие Единственного… Больше я ничего не скажу. Засыпай прямо здесь, у камина, а я задерну шторы, чтобы игра моих звезд не помешала тебе, и пусть во сне к тебе придет Долина во всей ее радости, во всем великолепии. Засыпай, тысячелетний Странник, это — твое последнее странствие, ты не представляешь, как несказанно тебе повезло…

Утром рассерженный Хранитель гонялся вокруг фонтана за Котом, выкрикивая что-то совсем чудное и непонятное.