Майра - Оливия и Смерть

– Я прочёл это, – Пабло жестом указал на пачку бумажных листков, оставленных на кресле. Патрик кивнул и, в неожиданно нахлынувшем волнении, прошёлся вдоль пустого ряда.

– Смерть находит Бертрама в доме его отца, где он празднует с друзьями своё возвращение. Она вторгается в весёлый круг и спрашивает Бертрама, готов ли он последовать за ней. Но он смеётся над ней и прогоняет её на глазах у всех… И Смерть мстит ему – уводит с собой Оливию, которую Бертрам успел полюбить.

Молодой поэт остановился и секунду помолчал.

– Скажу тебе честно, мне был малоинтересен Бертрам. Я написал всё это ради Оливии. Она сама уходит за Смертью. Она сама выбирает себе возлюбленного. И этот возлюбленный должен быть стократ привлекательнее Бертрама, на которого она обращает внимание вначале. Но в чём эта привлекательность – я ещё не знаю.

– Понимаю, – отозвался Пабло, и его глаза блеснули.

Гунтер, которого начало раздражать невнимание к его персоне, выбрался из кресла и громко сказал:

– Отдохнули? Продолжим! Следующая сцена – Бертрам и Смерть. Тео, Курц – ваше место в центре. Говард и прочие – возле левой кулисы. Не так близко и не так беспорядочно! Вы же сидите за праздничным столом! Напиться вдрызг вы ещё не успели, так что сделайте весёлые, предвкушающие лица. Смерть появится с правой стороны. Потрудитесь изобразить смущение и даже испуг. Вы ещё не знаете, кто это, но вам уже не по себе. Начали!

Прозвучало вступление праздничного гимна. Актёры на сцене изображали, как они поднимают заздравные кубки, шутят и строят планы на будущее. Между тем внутри разгульной мелодии, напоминавшей неаполитанскую, сначала тихо, потом всё отчётливее, нарастал барабанный ритм, похожий на биение большого сердца. Под конец он стал таким громким, что отдельных голосов уже не стало слышно – и вдруг в возникшую паузу упал резкий звук виолончели. Это было впечатляюще, если говорить о музыке, но на сцене возникла неразбериха. Лица Бертрама и его приятелей выражали скорее растерянность, их взгляды скользили по тому месту, где должна была стоять Смерть, не задерживаясь на нём, и казалось, будто люди с недоумением озираются, что выглядело скорее нелепо, чем устрашающе. Гунтер остановил репетицию.

– Что вы там ищете? – закричал он на Тео и Курца, поскольку они являлись центром композиции и их растерянность была наиболее заметна. – Ведь я сказал вам, что Смерть появляется справа! Чего ради вы ведёте себя так, будто она должна вото-вот вылезти из-под стола? Если вам не на чем остановить взгляд, поставьте там хотя бы стул…

– Будет лучше, если там встанет человек, – возразил Патрик. – Кто не занят? Паблито, ты всё равно слоняешься без дела, будь другом…

И когда он говорил это, что-то странно кольнуло его в сердце. Молодой человек в ответ качнул головой и поднялся на сцену.

– Возьми текст! – крикнул ему вслед Патрик. – Если сможешь без подготовки, хотя бы негромко, веди партию Смерти.

Начали сначала. Актёры, почувствовав себя увереннее, изобразили нечто вроде пристойной вакханалии. Под конец Бертрам, вознесённый на руках друзей, спел строки, составлявшие его жизненное кредо:

– Не страшись того, что неизбежно,

Веруй в то, что Господом любим!

Неспокойна жизнь иль безмятежна -

Преклонись смиренно перед Ним.

Но когда предчувствья грозовые

Смертным холодом проникнут в кровь,

Пусть тебе припомнятся былые

Удаль, и веселье, и любовь!

Курц и прочие подхватили его слова с таким азартом, что, казалось, они уже представляют себя на премьере, а то и пуще – совсем вжились в роль. Рокот барабана, заглушивший их голоса, и низкий звон виолончельной струны обратили всех, кто был на сцене в немые статуи. И высокая фигура, выступив из правой кулисы, прошла мимо оказавшихся рядом людей, как мимо восковых экспонатов паноптикума.

Пабло шёл походкой победителя; наверное, так он совершал триумфальный круг по арене после особо удачного боя. Безупречная осанка тореадора делала его силуэт хрупким, зловещим в своей хрупкости… Впрочем, возможно, виной тому была музыка. За долю мгновения до того, как Пабло запел, Патрик уже знал, что сейчас произойдёт.

Низкий голос с иноземным акцентом, привычный к канте хондо и никогда не знавший изысканного насилия итальянских учителей, голос совсем не оперный в общепринятом смысле слова, но сильный и гибкий, богатый странными, экзотическими оттенками, лишённый той надорванной хрипотцы, которая характерна для многих испанских певческих голосов, лёг на музыку так легко и естественно, словно она была написана специально для него. Патрик замер, заворожённый и почти испуганный этим открытием, будто оно и впрямь несло в себе нечто гибельное. Лоффт, потрясённый, смог пробормотать только:

– Бог мой! И куда в него вмещается этакий голосина?

Сердце льва и голос чистого золота – два великолепных дара судьбы, которыми был наделён Пабло, вдруг показались Патрику слишком большим бременем для одного человека.

Смерть на сцене ликовала и звала Бертрама с собой.

Мариэнель опоздал на встречу почти на час. В другое время Патрик не тяготился бы этим, поскольку у доктора была беспокойная жизнь. Но сегодня поэт чувствовал себя особенно угнетённым, вынужденное ожидание мучило его, и он сидел как на иголках.

Им не впервой было встречаться в этой комнате, они давно облюбовали её для своих редких, но обстоятельных разговоров. Отношения, связывавшие их, можно было назвать приятельскими. Их мало что сближало в обыденной жизни, они походили друг на друга только внешне – оба невысокие, с оплываюшими фигурами, оба уже начали лысеть. Но в Мариэнеле, которому было уже изрядно за пятьдесят, всё ещё кипела деятельная натура, он был подвижен, опрятен, аскетичен и самолюбив, в то время как о лени, чревоугодии и волокитстве придворного стихотворца в городе ходили анекдоты.

И всё же их тянуло друг к другу, как, бывает, тянет даже недругов, если они подсознательно ощущают своё равенство.

Время шло, хозяин уже несколько раз заглядывал, спрашивая, не желает ли господин поэт приняться наконец за ужин. Мариэнеля всё не было. Патрик велел принести вина и сыра, затем отослал бутылку назад, решив, что выпьет позже, с Мариэнелем или без него. Он пожевал сыр, рассыпчатые комочки плохо лезли в горло, пересохшее от ожидания. Патрик снова кликнул слугу и заказал фрукты. Он написал записку Германии, извиняясь, что не может принести стихи сам, а посылает их с нарочным. Ему нашли мальчика, который служил здесь посыльным, а когда не бегал по поручениям, помогал на кухне. Патрик отдал ему письмо, мальчик исчез. Снова воцарилась напряжённая тишина, от которой ломило голову.