Марина Дяченко - Судья

* * *

День двенадцатый. Луи учит меня пользоваться горным снаряжением. Георг в наушнике высокопарно рассуждает о патриархальной крестьянской нравственности. Я догадываюсь, что утром он говорил по телефону с невестой, она вселила в него веру в победу и научила новым словам. Я расспрашиваю Луи о его семье; у него пятеро братьев и две сестры. Сестер пора выдавать замуж. Отец уже справлялся в соседнем поселке. Младшему брату восемь. Он ходит в школу, но учиться не хочет; Луи смешно изображает, как его младший брат уговаривает отца отдать его в пастухи. Потом Луи замолкает, некоторое время собирается с решимостью и наконец просит меня показать что-нибудь этакое. Я не сразу понимаю, что он имеет в виду, тогда он поясняет. Я предлагаю ему прыгнуть мне на спину. Он прыгает; я уклоняюсь, он валится на кучу соломы. Долго сидит, выпучив глаза, потрясение спрашивает, как это. Я показываю ему фокус с камушком. Он в восторге; я показываю ему фокус с прутиком. Он куплен, он мой до скончания веков. Просит научить чему-нибудь. Я соглашаюсь (объясни я ему, что эта моя особенность передается не от учителя к ученику, а только по наследству вместе с определенным набором генов, он не поверил бы и решил, что я хочу от него отделаться). Целый час мы проводим, упражняясь; у парня неплохая реакция. Наконец, умаявшись, он валится на солому; я присаживаюсь рядом. Пахнет свежо и пряно. Травы, сено, чуть-чуть навоз; за оградой ходят на длинных привязях разномастные козы. - Можно спросить? - шепчет Луи, и глаза его заранее напуганы. - Конечно, - приглашаю я. Он раскрывает рот и закрывает его беззвучно, как рыба. Наконец решается: - А вы знали, что тот парень невиновен? - Какой парень? - спрашиваю я. Он слегка отодвигается: - Тот, которого вы приговорили "к стенке". За то, что он зарубил топором своего хозяина-мясника. А это был вовсе не он. Это была жена мясника, с которой он по-скотски обходился... Я молчу. - Наверное, вы не знали, - говорит Луи жалобно. - Наверное, это была просто судебная ошибка... - Да, - говорю я после длинной паузы. - Это была судебная ошибка.

* * *

День четырнадцатый. Мы ползаем по ближним к деревне скалам, у меня ободраны колени и локти, но в целом это занятие мне нравится. Георг торопит события: его ждет невеста, ему надоело жить в трейлере, ему хочется ток-шоу в прайм-тайм. - Луи, ты знаешь, что такое прайм-тайм? - Нет. А что? Сценаристы в раздумье: с одной стороны, восхождение должно быть опасным и зрелищным. С другой - отходить далеко от базы нам с Луи нельзя: горы фонят, заслоняют сигнал, качественных съемок (или вообще хоть каких-нибудь) не получится. Наконец выбирают гору, подходящую во всех отношениях. Георг требует, чтобы мы с Луи шли на восхождение прямо завтра. Луи колеблется - уровень моей подготовки все еще вызывает у него сомнения; впрочем, он верит в себя как в инструктора, ему хочется поскорее произвести на меня впечатление, и в конце концов он соглашается. Накануне вечером я завожу с ним очень важный для меня разговор. - Луи, - говорю я, - ты знаешь, какая награда обещана за мою голову в полиэтиленовом пакете? Он несмело улыбается. Называет сумму. - Хорошо, - говорю я. - А как ты думаешь, что можно купить на эти деньги? - Дом, - отвечает он, не моргнув глазом. Я перевожу дыхание. Собственно, на этом можно заканчивать; если завтра Луи подтвердит слова Георга насчет патриархальной нравственности - наградой ему будет попадание "в телевизор". А я буду знать, что ради спасения моей жизни парень отказался от дома, который ему, как старшему сыну в большой семье, ого-го как нужен... - Господин Судья, - раздраженно бормочет Георг в наушнике. - Ну зачем это было нужно? Зачем? Я знаю, зачем. Если Луи окажется тем, кого Георг ищет - я хочу быть уверенным, что причиной его поступка не было недомыслие. - Не дом, - отвечаю я, опустив веки. - Целую страну можно купить. Этих денег хватит, чтобы вся твоя семья жила в столице, в небоскребе и раскатывала на длинных серебристых машинах - каждый на своей. А сестер твоих можно было бы выдать замуж за королевичей или кинозвезд. А братья могли бы выучиться на юристов, или на пилотов, или на генералов - кому как нравится... Ты все еще не хочешь меня убить? Он молчит. Георг в наушнике ругается словами, которых я прежде не слышал от него.

* * *

День пятнадцатый. Мы выступаем. План прост: взобраться по склону категории "эр", то есть средней степени сложности. Я иду впереди. Луи за мной. Я слышу его дыхание. Мы связаны одной веревкой. На голом склоне, среди острых камней и горячей земли, колышется по ветру обожженная солнцем метелочка травы. Над ней вьется блеклая бабочка. Я ощущаю себя муравьем, карабкающимся вверх; белые вершины вокруг парят, не касаясь собственных подошв. Полуденный воздух дрожит. Я тщательно закрепляю страховку. Пот заливает глаза; на середине склона я впервые думаю, а не стар ли я для подобных упражнений. И почему мне не сидится дома. Я мог бы отправиться к пруду и там, на влажной траве, есть пирожки с яблоками, принесенные в корзинке. А крошки бросать лебедям. Георг в наушнике бормочет что-то ободряющее. Мы с Луи устраиваемся передохнуть на узком "козырьке", где места хватает только на то, чтобы сидеть бок о бок спиной к скале; мы зрители в колоссальном зале. Белые купола, и глубокое небо, и облака, кое-где зацепившиеся за горные зубцы, и зеленая долина внизу, и белые ленточки водопадов, и желтые ленточки дорог я сижу, хватая воздух ртом, и Георг в наушнике вопит от восторга, потому что камера, закрепленная на моей каске, позволяет все это видеть и ему тоже. Такое - или похожее - впечатление на меня производила раньше только музыка. Я мысленно лечу; я думаю о смысле жизни. Мне хочется бросить затею, в которую я уже втравил патриархально-порядочного юношу, попросить извинения у Георга и вернуться домой. В конце концов, жить мне осталось немного, и следует подумать о том, чтобы провести остаток жизни максимально спокойным и свободным образом... Луи командует подъем. Поднимаясь, я оступаюсь и скатываюсь с "козырька"; в наушнике на много голосов вопят режиссеры, сценаристы и Георг. Теперь я болтаюсь надо всем этим великолепием, метрах в пяти под "козырьком", на страховочном тросе. Ремни впиваются в живот и в грудь. Я не вижу ничего, кроме неба, нескольких травинок и лица Луи, склонившегося надо мной с "козырька". В первые секунды это совершенно нормальное лицо молодого инструктора, обеспокоенного судьбой товарища. Руки Луи сами собой производят все необходимые манипуляции; сейчас он будет меня поднимать. - Укрупнение! Камера, наезд! - вопит в наушнике азартный Георг. Я теряю Луи из виду. Пробую изменить положение, найти опору для ног; пока не удается. Луи снова склоняется надо мной; он бледен, несмотря на жару. Я потихоньку подтягиваюсь на руках. Жду; Луи ничего не предпринимает. На лбу у него блестит новый обильный пот. - Помоги мне, - прошу я. Не столько для Луи, сколько для микрофона. Лицо Луи искажается, как от боли. - Крупно! - кричит Георг. Луи поднимает руку, и я вижу, что в руке у него топор. - Стой! - ору я. Он замахивается и рубит мою веревку, рубит, рубит...