Кэролайн Черри - Огни Азерота

Чем больше он понимал язык кел, тем больше его тревожили мысли о самих кел. Эта ненавистная надменность… и многое другое, о чем говорила ему Моргейн, хотя бы то, как кел использовали в своих целях людей, или то, что лежало в основании его собственного мира. Он подозревал, что очень о многом она не решалась ему рассказать.

— Что вы скажете этим людям, — спросил он, — когда в эти земли по нашим следам придет беда? Лио, как они будут к нам относиться после этого и за кого они нас примут?

Она нахмурилась, наклонилась вперед, положив руки на колени.

— Я думаю, нас обоих они считают кел — тебя, быть может, полукровкой… Но задавать вопросы напрямик я не решилась. Что нам делать? Предупредить их? Хотелось бы. Но мне хотелось бы также знать, что мы в них разбудим, сделав это. Они мягкосердечны — это подтверждается всем, что я здесь видела и слышала. Но то, что их защищает… может быть несколько иным.

Я согласна с их точкой зрения, что они живут в глуши, и это безопасная жизнь, но в полном забвении, и потому им следует просто плыть по течению.

Будь осторожней в своих словах, — посоветовала она. — Когда говоришь на языке обитателей Карша, остерегайся упоминать имена, которые могут быть им известны. Для этого нам придется стараться говорить на их языке. Я сделала для этого все возможное, и ты тоже; в этом ключ к нашей безопасности, Вейни.

— Я пытаюсь, — сказал он.

Он одобрительно кивнула, и остаток дня они провели, прогуливаясь по деревне и по окраинам полей, разговаривая друг с другом. Он старался запоминать каждое слово, которое могло ему здесь пригодиться.

Он ожидал, что Моргейн назначит отъезд на следующее утро. Она этого не сделала. Когда пришла ночь и он спросил, выедут ли они вообще, она пожала плечами и не ответила. На следующий день он не стал более задавать вопросов и занялся обычными делами, как и Моргейн.

Тишина действовала на него целебно; долгий кошмарный сон, оставшийся за их спинами, казался иллюзией, а это солнечное место было реальным. Моргейн ни слова не говорила об отъезде, словно боялась сглазить, навести лишним словом беду на них самих и на людей, давших им приют.

Но подсознательная тревога не проходила, ибо дни проходили за днями, а они все не отправлялись в путь. Однажды он спал бок о бок с нею — они спали теперь одновременно, не неся по очереди дежурства, — и проснулся в холодном поту, с испуганным вскриком, который заставил Моргейн потянуться к оружию.

— Дурные сны в такой спокойной деревне? — спросила она. — На свете есть много мест, где они гораздо уместнее.

Но в ту ночь она тоже была беспокойна и долго после этого лежала, неподвижно глядя в пламя очага. Он не помнил, что именно ему приснилось, просто что-то зловещее и ползучее, словно клубок змей, и он ничего не мог с собой поделать.

«Это обитатели деревни не дают мне покоя», — думал он. Оба они были здесь не к месту и оба знали об этом. И все же они тянули время, думая больше о себе, чем о других, наслаждаясь покоем… который крали у людей, давших им приют. Он думал: испытывает ли Моргейн то же самое чувство вины? Или ей все равно, а важна только забота о собственном благополучии?

Он почти готов был задать ей эти вопросы, но она впала в меланхолию, и он понял по какой причине. Когда он встретился с ней следующим утром, вокруг были люди, а позже он тоже не решился — то, что ждало их за пределами этой деревни, не особенно побуждало к спешке. Моргейн собиралась с силами и была еще не готова, не следовало ее беспокоить ненужными расспросами…

Он смирился и занялся изготовлением стрел для лука, который приобрел у одного из жителей деревни, отличного лучника. Тот предлагал подарить ему оружие, но Моргейн настояла, чтобы он принял ответный дар — золотое кольцо неизвестно чьей работы, долгое время лежавшее в ее седельной сумке. Вейни расстроился, полагая, что кольцо что-то значило для нее, но она рассмеялась и заявила, что все, с чем было связано кольцо, осталось теперь в прошлом.

Так ему достался лук, а лучнику — кольцо, вызвавшее зависть у его друзей. Вейни стал тренироваться в стрельбе в компании подростков и Сина, который повсюду таскался за ним, как собачонка, и с радостью делал все, что бы он ни просил.

Лошади нагуляли в загоне и на выпасе жирок, обленились, и Моргейн, которая прежде не могла и часа провести праздно, подолгу сидела на солнышке и разговаривала со старейшинами и молодыми пастушками, рисуя на куске козлиной шкуры на удивление всем окружающим — селяне никогда не видели карты. Хотя жители деревни знали, что мир их просторен, они никогда не видели его в такой перспективе.

Деревня называлась Мирринд, равнина за лесом — Азерот, лес — Шатан. В центре большой окружности, которую представляла собой Азерот, Моргейн нарисовала паутинку рек, которые питали большую реку под названием Нарн. Посреди этого круга она написала также «афатин», что на языке кел означало «Огни», или, в просторечии, «Врата Мира».

Мирные жители деревни Мирринд знали об этих Вратах и с благоговением называли их «Азерот Афатин». Следовательно, до этих пределов их знание мира простиралось. Но Моргейн не выспрашивала подробностей. Она составила карту и написала все названия рунами кел.

Вейни знал, что означают эти руны, как знал и значение слов выученного им языка. Он сидел на ступеньках холла и выводил эти символы в пыли, записывая с их помощью все те новые слова, которые узнавал. Дети Мирринда, толпой бродившие за ним от холла к стойлам, от стойл к стрельбищу, быстро заметили, что он занимается чем-то новым и собрались вокруг.

— Эларх! — заявили они и это означало: Вейни делает то, что выше их понимания. Они восприняли это благоговейно, без насмешек и все отошли, кроме Сина, который сидел в пыли на корточках и пытался копировать символы.

Вейни посмотрел на паренька, работавшего так сосредоточенно, что позабыл обо всем на свете и почувствовал жалость к себе самому, лишенному того, что принадлежало его законным братьям.

Вот перед ним среди детей Мирринда сидел один, которому хотелось большего, чем остальным, который схватывал больше и который — после их отъезда — должен будет пострадать больше всех, обретя желания, которые Мирринд удовлетворить не мог. Родителей у мальчика не было — обоих их сгубила какая-то давняя пагуба. Он не расспрашивал. Мальчик считался сыном всей деревни и ничьим конкретно.

«Остальные вполне заурядны, — подумал Вейни, — но этот?» Вспомнив свой меч в маленькой ладошке Сина, он почувствовал, что его пробрала дрожь, и выругал себя.

— Что ты делаешь, кемейс? — спросил Син.

— Желаю тебе добра, — он стер ладонью руны и поднялся, чувствуя на душе тяжесть.