Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

Кача же помрачнела. Что-то с предками Мача было связано нехорошее… И с их свободой – тоже…

– Знаешь, как французы своим господам головы рубили? – задал Мач риторический вопрос, поскольку сам он этого тоже не знал, а Кача – подавно. – Жаль, к господину барону газеты привозят с опозданием, а то бы уж началась суматоха!

Мачатынь собрался было углубиться в полититические рассуждения (слово «политика» возникло в голове ниоткуда, как и неслыханное имя «Наполеон Бонапарт»), но тут заметил, что Кача не только не слушает его, но и смотрит мимо глаз.

И в лице ее радость, и брови изумленно приподняты, и губы полуоткрыты.

Мачатынь глянул через плечо и удивился – никаких достойных восторга чудес у него за спиной не творилось.

Ветер гнал волны по ржаному полю, уже не зеленому, а желтовато-серому. Пахло липовым цветом. Блеяли овцы и жужжали пчелы. Все это были вещи обычные.

Мач еще сильнее вывернул шею.

По косогору, поросшему ромашками, шагом ехал гусарский офицер на высоком и поджаром сером коне.

Глава третья, о родственнике шаровой молнии

«… на высоком и поджаром сером коне», – именно в таком виде высыпалась на монитор моего компьютера последняя строка. И я задумалась.

Великое множество самых непредвиденных вопросов смущало меня. Начать-то повесть о несусветном эскадроне оказалось проще простого – послышалось, как хрипловато выкликает где-то вдали тревогу боевой рожок, как стучат копыта, много ли надо? А вот продолжать…

Не было у меня ровным счетом ничего, ни архивных документов под длинными номерами, ни кандидатских или там докторских диссертаций многолетней давности о том, как проходил в Курляндии 1812 год. Ну, до такой степени у меня ничего не было, что даже пресловутый Дюма, который честно считал историю гвоздем, поддерживавшим его причудливые картины, – так вот, даже Дюма бы возмутился.

В довершение всех бед, я до сих пор путалась в хронологии, то не вовремя прибавляя, то не вовремя отнимая две недели разницы между старым и новым стилем.

Но страшное нетерпение владело душой.

Уже позвал рожок. Уже застучали копыта.

Слева от компьютера висела неважного качества репродукция – но висела не из-за качества, а чтобы душу будоражить. Это была «Свобода на баррикадах» Эжена Делакруа, глядя на которую, я слышала внутренним слухом отрывистый ритм «Марсельезы». Песня была моим ключиком к двери…

А по ту сторону двери, чуть приоткрыв ее, стояли за моей спиной живые люди. Я знала, что обернусь – и увижу их лица. Они пришли откуда-то из иной реальности и встали у двери – а отворить им эту дверь могла только я. Только я, одна во всем нашем мире, слышала сейчас их дыхание.

И эти люди уже начали вытворять что-то, чего я не задумывала. Я не могла следить за ними круглосуточно и описывать их жизнь минута за минутой – естественно, они в то время, которое я проскочила, как незначительное, уже ухитрились чего-то такого понаделать, чего сами, конечно же, не расхлебают. Расхлебывать придется мне.

А пока я страдала перед монитором компьютера, окончательно сгустилась за окном ночь, и погасли все окна в доме напротив, и подал свой заспанный голос мой убогий здравый смысл.

– Ну что за нелепые ночные бдения, – запричитал он на одной ноте, – Ты же все равно ничего не делаешь, а если и сделаешь – ничего ты своей повестушкой не изменишь. Лучше устраниться от того безобразия, которое тебе так осточертело, лучше махнуть на него рукой и лечь спать, завтра с утра столько всякого, ведь опять проспишь…

– Конечно, конечно, – отвечала я ему, – сейчас, сейчас…

И действительно отправилась бы, вздохнув, умываться на ночь и переплетать косы, но тут произошло неожиданное.

За двойными стеклами моего закрытого окна появился светящийся шар, с детский резиновый мяч величиной, весь в играющих язычках огня, золотых, оранжевых и даже розовых.

Я столько читала в газетах про шаровую молнию, что сразу ее узнала. И, честно говоря, перепугалась, потому что от этого феномена можно было ждать всяких сюрпризов. Первая мысль была – звонить пожарным! Я, не отводя глаз от окна, потянулась за телефонной трубкой, но тут шар легко и беззвучно просочился сквозь двойные стекла прямо в комнату и повис над подоконником. Рука моя окаменела, а дар речи, мое самое верное и доставляющее множество проблем свойство, исчез, смылся и следов не оставил.

Шар между тем направился прямо ко мне.

На редкость нелепо сработал инстинкт самосохранения – первым делом я выключила компьютер, потому что за него большие деньги плачены. А потом уж выбросила вперед руку, которая досталась мне куда дешевле, – как будто могла отстранить ладонью огонь.

И услышала:

– Не бойся, не обожгу!..

Голос, по всей видимости, исходивший из середины шара, был хрипловатый и почему-то внушающий доверие. Сам же шар подплыл поближе и завис в нескольких сантиметрах от моей руки, так что я чувствовала исходящий от волнующихся язычков жар.

– Да не бойся же, – повторил голос, – а принеси лучше какую-нибудь тарелку.

– Зачем тарелку? – от чрезмерного удивления дар речи воскрес во мне.

– Устал я, – пожаловался голос. – Прилечь хочется.

– Ложитесь, пожалуйста, – совсем ошалев, предложила я. – Вот кресло… вот диван…

– Какое там кресло… – вздохнул голос. – Я его прожгу.

Жутковатая ситуация понемногу обретала черты какой-то несуразной, но в то же время достоверной реальности. Это успокаивало. Я достала из буфета фарфоровое блюдо с букетами и цветочной каймой.

– Люблю старинную посуду, – одобрил голос, – хотя предпочитаю глину. Поставь на стол, вот сюда, чтобы нам удобнее было разговаривать.

Шар плавно опустился на блюдо, и я увидела, что это даже не совсем шар, скорее клубок, и он вроде как раскручивается. А через несколько секунд ахнула от изумления – в середине клубка обнаружилось лицо.

Больше всего на свете оно было похоже на мордочку пушистого котенка, такого пушистого, что в этой мохнатости даже уши теряются, а видны в ней лишь огромные глаза и крошечный носишко. Но тем не менее это было именно лицо, причем я непостижимым образом разглядела старческие морщинки на лбу и вокруг глаз. Только лицо это постоянно менялось, внутри него играл свет, по нему проносились рыжие и красноватые отливы, а выражение было совершенно неуловимо.

– Ну вот, – удовлетворенно вымолвил невидимый под короткими и редкими, совсем кошачьими усишками рот. – Вот я и нашел тебя.

– А вы, простите, кто? – осмелилась я задать вопрос. – С виду – шаровая молния, а на самом деле?