Элеонора Мандалян - Принцесса тьмы

- Вариант только один, - Вадим в раздумье почесал затылок.- Он ушел через сливной трап.

- Да на трапе же железные перегородки. Что он таракан что ли?

- На то и плут, - невесело улыбнулся Вадим. - Видимо, набор уникальных зубов и ноздрей не единственная его компенсация за отсутствие глаз. Жаль, если твой Плут не отыщется. Ну ладно, я побежал. Говори, хозяюшка, что к ужину принести?

- На сегодня у нас все есть. Разве что хлеб. И приходи сам поскорее. А деньги зря не трать. Мама говорила, надо быть экономным. А еще знаешь, что она говорила? - Светлана улыбнулась. - Когда муж гений, с ним нельзя расслабляться. Так вот, теперь мне достается за нее.

- Иногда ты мне ее так напоминаешь, что хочется выть от боли. Интонации. Манеры. Выражения.

- Понятное дело, ведь я ее дочь, - тоном мудрой женщины подтвердила Светлана и добавила, грустнея: - А мне не иногда, мне постоянно выть хочется. И днем... и особенно ночью. Кстати, ты снова стонал во сне. Опять кошмары?

- Пустяки, - отмахнулся Вадим, не желая тревожить дочь. И, поцеловав ее в макушку, с виноватым видом взялся за свой дипломат. - Я очень люблю тебя, девочка моя. Знаю, маму мне тебе не заменить, но дороже тебя у меня нет никого на целом свете.

- И у меня тоже, папа. Не задерживайся, беги. Пусть тебе повезет хоть на этот раз.

ГЛАВА 6

Рассеянно расплетая и заплетая косу, Найт сидела перед телевизором. Его экран был единственным освещением в комнате. В призрачных отблесках мелькавших изображений ее лицо казалось мертвенно бледным.

Неожиданно возникший гул заставил ее насторожиться. Утробный, набираю-щий силу, он рождал безотчетный панический страх. Найт вскочила. Пошатнулась. Осела, будто ее ударили под коленки. В шкафах задребезжала, танцуя, посуда. С треском побежали по экрану помехи, а потом стало совсем темно - телевизор сам выключился... Гул прекратился. Тревожная гнетущая тишина подступила со всех сторон.

- Мама! Ма-ма! - срывающимся голосом позвала Найт.

- Я здесь, - отозвался женский голос. Сквозь распахнувшуюся дверь в комнату ворвался электрический свет. - Испугалась?

- А то нет. - Найт отвернулась. От света или от матери?

- Не впервой ведь.

- Так сильно еще не было. Там что-то случилось. Серьезное. А может эти гады прокладывают новую линию метро?

- Может. - Голос женщины прозвучал отчужденно, почти враждебно, и вместе с тем безучастно. Казалось, потрясение, пережитое дочерью, не затронуло ее.

- Дрожь в ногах не проходит, - ворчливо пожаловалась Найт.

- Это от страха.

- Глупости. А посуда все еще дребезжит тоже от страха?

- У нас тут постоянно что-нибудь дребезжит, - отмахнулась женщина. - Да только своды видно очень прочные. К сожалению.

Найт злобно уставилась на мать, но не успела ничего ответить. В комнату стремительно вошел отец.

- Папа, что это было? - бросилась к нему Найт.

- С вами все в порядке?

Женщина хранила молчание.

- Ничего не разбилось? - Он подошел к резному застекленному шкафу и, обследовав содержимое полок, облегченно вздохнул.

- Ты скажешь, наконец, что произошло? - Найт ухватила его за рукав и с силой дернула.

- Река обвалилась, - будничным тоном ответил отец.

- Река???

- Не беспокойся. Это в трех километрах отсюда. Нам ничего не угрожает. Зато там грохот невообразимый. Хорошо что у нас не слышно. Терпеть не могу шума.

- Ну если она разрушила мои замки! - Найт погрозила кулаком невидимой реке.

- Не разрушила, - успокоил ее отец. - Это ей не под силу.

- И что теперь будет?

- А ничего. Одной рекой больше, одной меньше, какая разница... Можешь пойти полюбоваться. Знатный получился водопад.

- Что у нас сейчас, день или ночь?- отключенно поинтересовалась женщина.

В мрачном молчании мужа угадывалось раздражение.

- Должно быть ночь. Спать что-то хочется, - сделала заключение женщина и, зевнув, направилась к двери.

Отец и дочь переглянулись.

- Пусть уходит, - сказал он. - А мы с тобой обсудим наши дела.

Оседлав спинку уличной скамьи, Степа следил за судорожными скачка-ми стрелки городских часов. Нервничал. Когда длинной стрелке оставалось до верхней точки двадцать скачков, а короткая почти подобралась к цифре “8”, он с нарочитой медлительностью сполз со скамьи и, засунув руки в карманы, в развалоч-ку направился к универмагу.

Поднявшись на второй этаж, Степа прошелся вдоль вереницы бутиков, искусно изображая праздно шатающегося ротозея. И никто даже не догадывался, как колотится его сердце... Работа в театре, пусть помощником осветителя, не прошла для него даром.

Вот и заветный бутик модной мужской одежды! Его взгляд равнодушно скользнул по аккуратно развешанным брюкам - шелковым, шерстяным, трикотажным, и вспыхнул алчным блеском при виде лайковых лосин - лиловых, фисташковых, кремовых, бежевых... “Балдёж!” - беззвучно прошептали его губы. Белые лосины висели особняком на выставочном стенде, а под ними значилась издевательская, астрономическая цена.

“Трофимыч прав, ни в жисть не скопил бы”, - промелькнуло в голове Степана.

Магазинчик был практически пуст. Кассирша подсчитывала дневную выручку. Две молоденькие продавщицы, готовясь к вечеру, “наводили марафет”. Наблюдая за ними через большое настенное зеркало, Степан сделал вид, что хочет покинуть магазин, и, улучив момент, юркнул под прилавок. Забрался в лежавший на боку пустой ящик, сложился как перочинный ножик и затаился, будто его там и не было. Воплей и суматохи не последовало - значит не засекли.

Прошло несколько тягостных, бесконечно долгих минут прежде чем под высокими потолками универмага залился долгожданный звонок. Степа напряженно вслушивался в шаги продавщиц, в их удаляющиеся голоса. Залы, коридоры, парадные и боковые лестницы, быстро пустея, затихали. Но из подсобок и служебных помещений еще долго доносились приглушенные голоса. Наконец, смолкли и они. Степа решился устроиться поудобнее. Он знал, ему еще сидеть тут и сидеть. До ночи еще далеко, а сквозь огромные витринные стекла весь универмаг, как открытая сцена театра, где он - единственное действующее лицо.

От длительного вынужденного бездействия напряжение отпустило, уступив место скуке. Он думал о вчерашнем дне. Вчера ему исполнилось семнадцать. Такая дата! Но ни отец, ни мать даже не вспомнили о его дне рождения. Они ссорились и грызлись целый месяц, и именно вчера приняли окончательное решение разводить-ся. “Разводятся” они по десять раз на год. Но в день его семнадцатилетия! Это уж слишком! Этого он им не простит. А ведь загодя намекал про лосины. И к отцу подъезжал, и к матери. Черта с два. Могли бы раскошелиться, но не захотели. Или забыли, что не менее обидно. “Ладно, - решил Степан, - раз так, я сам о себе позабочусь, не привыкать. А если влипну, тем лучше. Может хоть это заставит их вспомнить про сына.”