Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – эрцфюрст

Я сделал вид, что нужно отлучиться по делу крайне важному, даже неотложному, а за моим столом остались четверо герцогов: Ульрих, Готфрид, Фуланд и Ришар, а за соседним — могущественные лорды Сен-Мари в лице Рюккерта, Лотце, Бренана, Гарфильда, Дэвэнанта, Фуллера, а также моих военачальников — Арчибальда, Зольмса, Рейнфельса…

В соседнем зале группа музыкантов настраивает инструменты, а дворцовый бард Велазарий, изнеженный красавец с женским лицом и длинными волосами, звучно шлепает губами, держа в руке листок с криво накарябанными нотными значками.

— Молодец, — сказал я поощрительно. — Творить всегда, творить везде — до дней последних донца! Творить — и никаких гвоздей!.. Смотрю вон на тебя и понимаю, можешь поднимать священную ярость масс, а какой хренью занимаешься?

— Ваше высочество?

Я сказал с великой благосклонностью человека к муравью:

— Я тут для тебя пестню придумал. Здорово? Ладно, не благодари… Сам знаю, что дар мой неоценим.

Он прошептал в священном ужасе:

— Ваше высочество…

— Да понял, — сказал я успокаивающе, — понял, не разбивайся в лепешку из-за неистовых благодарностей. Мы же общее дело делаем, зовем и даже призываем зычно народ на великую стройку!.. Да, Царство Небесное уже начали, можно сказать… Правда, пока только рушим старое здание прогнившего мира, потом будем расчищать площадку под Здание Всеобщей Справедливости. Пестня будет походная и как бы боевая. Ты таких еще не писал?..

Он проблеял пугливо:

— Не-е-ет…

— Почему?

— Я больше про любов…

Я сказал трубно:

— Ничего, считай себя мобилизованным от лица народного энтузиазма. Сначала о Родине, потом о себе, понял?

Он вздрогнул, сказал пугливо, чуть не плача:

— Как не понять…

— Вот, — сказал я, — слушай слова. Начинаем так: ой на горе, ой на горе жнецы жнут, а под горою рыцари идут… ну вообще-то не идут, а едут на конях, но можно и идут, если понятно, что едут… Ну что, все ясно и зримо, как водопровод, сработанный еще рабами Рима?.. Слушай дальше: попэрэду герцог Готфрид, попэрэду герцог Готфрид…

Он спросил робко:

— А что такое «попэрэду»?

Впереди, — сердито сказал я, — непонятно разве? Это на древнем священном языке укров, что дали начало всем людям на свете. Адам и Ева были украми, понятно?.. Древность вообще освящает!

— Что… освящает?

— Все, — отрезал я, — все освящает! Древние камни нам дороги, хотя это всего лишь простые булыжники, как древние слова и законы… Ну ладно, если непонятно, можно заменить на понятное «впереди», «во главе» или «в авангарде победоносной армии, сокрушившей твердыни варваров»… Что, аллитерации нет? Подгонишь, ты же поэт, сам хозяин словам, а не они твои владыки. Берем дальше: победитель варваров, покоритель Гендерсгейма…

Он взмолился:

— Ваше высочество, это же ни в какую рифму не полезет!

— У мастера все влезет, — отрубил я твердо. — Вот в меня какая только хрень не влазит!.. И даже не влезает. В смысле, влезает. В первую очередь нужен идеологически правильный смысл, а рифма и мелодия потом, это вообще-то устаревшая выдумка, что мелодия кому-то нужна. Я знавал певцов без слуха и голоса, а такие дворцы себе отгрохали!.. И всех баб имели. Ты ж тоже хочешь?.. Ага, глазки заблестели!.. Вот и старайся. Ты прав, что деньги? Главное — бабы. Хотя что мы им без денег?.. Так что старайся. В общем, герцог Готфрид Брабантский должен быть выведен как победитель варваров, что вернул Гандерсгейм в лоно.

— В какое лоно? — спросил он тупо.

Я сказал рассерженно:

— Ты о пестне думай, а то уже вижу, о чем сразу, не снимая лыж! Это они, варвары, накрылись лоном, после чего закономерно исчезли, как вообще-то и правильно, таким туда и дорога.

— Простите, ваше высочество.

— И еще, — напомнил я строго, — надо вскользь упомянуть, что это он, герцог Готфрид Брабантский, в те грозные времена привел войско из далекого Брабанта и ударил варварам в спину, их в спину можно, с дикарями никакого рыцарства, в общем точно спас Геннегау.

— А вы, ваше высочество? Я сказал твердо:

— Был как бы сбоку.

— Ваше высочество! Все ж видели, не поверят!

— Поверят, — сказал я, — да еще и с удовольствием. Плохому верят всегда охотно и с великой радостью. Еще и другим расскажут. Ладно, я потерплю. Будет он королем, я поднимусь до принца, так что весьма и зело заинтересован! В общем, герцог — спаситель Отечества, это он освободил Сен-Мари, а потом был инициатором уничтожения грозного могущества варваров на той Малой Земле…

Он вскричал устрашенно:

— Ваше высочество, это же целая поэма!

— Умей уложить все в песню, — изрек я. — Одному правилу следуй упорно: чтоб словам было тесно, а мыслям просторно… И все влезет. Краткость — сестра таланта, и не всегда теща гонорара. Иди и твори!

Это было настолько похоже на «встань и иди!», что певец вздрогнул, вытянулся, посмотрел на меня вытаращенными глазами и не вышел, а его вынесло, словно сквозняком.

Пир длился всю ночь, но, к счастью, у меня уже достаточно авторитета, а главное — уверенности, что могу отказаться пить со всеми и мир не рухнет. При первой же возможности я воспользовался своим правом «мыслить» и ушел, как объяснил всем, ковать новые победы для нашего священного оружия.

На другой день, еще не просохнув и с мутными глазами, они дружно, как сговорившись, завели хриплыми пропитыми голосами речь о великом турнире в честь победы.

Я кривился, но подумал, что тогда хоть пир, будь он неладен, закончится, однако сэр Растер гордо сообщил, что пир в честь вернувшихся из Гандерсгейма героев — дело святое, но с ним управятся за три-четыре дня, меньше нельзя — урон престижу победителей, а это недостойно такого великого завоевателя, сокрушителя и разбивателя голов, как сэр Ричард, который с яростно раздувающимися ноздрями и пылающими в гневе очами ломает, рубит и крушит, не разбирая в священном праведном гневе правых и виноватых, ибо виноваты уже тем, что не спрятались в свои жалкие норы…

После пира в честь победителей большой турнир в их же честь, а затем уже завершающий пир, а как же иначе?

— Да, — сказал я обреченно, — перед традицией бессильны даже императоры и сами боги, не то что я, муравей, — да, конечно. А как же!.. Еще бы!.. Ну, это само собой, надо обмыть… Не обмытая победа разве победа?

Растер довольно гудел и потирал лапищи, огромный и массивный, даже на вольных хлебах Геннегау ухитрившийся не разъесться, как иные придворные кабаны. А еще он все также ходит в железе, пугая женщин и местных щеголей устрашающим видом.

— Дорогой сэр Ричард, — гудел он прочувствованно, — вот теперь-то погуляем всласть…

Еще бы, — сказал я и подумал, что для сэра Растера «погуляем» очень емкое слово, везде гуляет, как за столом, так и в битве, а теперь еще, как поговаривают за его спиной, и по гарпиям, где его принимают, как своего. — Надо, дорогой друг!